Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Что можешь высказать? Ума чужого
Про наше сердце домысел готовый?
Печаль размаха мирового
В масштабе хутора глухого?

Твори!
Твори!

Дикий сон мне каждой ночью снится:
Я — скрипач в пивнушке «Mon Ami»,
Выдаю гостям такого Гриця [2] Популярная народная мелодия. ,
Как никто на свете, черт возьми…

А они, выкрикивая хлипко,
Пьяно плачут, всех и вся бранят…
Завывай, потягиваясь, скрипка,
Разливай густой горячий смрад!..

Но все тише и печальней звуки,
Все развязней жесты и слова…
Головы́ не слушаются руки,
Ниже, ниже никнет голова…

И тогда мгновенным пьяным взрывом
Истина взрывается навзрыд,—
На руках, что держат кружки с пивом,
Чья-то кровь парует и кипит!

Ширится пивнушка и двоится…
И в кровавый дым погружены
Синие погибельные лица,
Плач и визги — дики и пьяны!

Круг убийц и трупов все жесточе.
Я, скрипач пивнушки «Mon Ami»,
Вою так в лицо ослепшей ночи,
Как никто на свете, черт возьми.

Я отныне за себя спокоен,
Новый быт я целиком приемлю:
У моих знакомых, как и прежде,
По субботам — ровно в десять — пулька!
Соломон Борисович Фурункул,
Что главбух какого-то центртреста,
Журналист Макуха-Подорожний,
Я и, член трех-четырех комиссий,
Сам хозяин; общество что надо.
Вежливость, внимание, корректность.
Come il faut, — сказать бы по-французски…
А товарищ Соломон Фурункул
Даже курит редкие сигарки!
Жесты плавны, голоса ленивы…
— Пас… Куплю-с… А мы его валетом…
И никто не улыбнется даже,
Оставаясь при восьми без взятки,—
Высший тон сего не допускает!
А когда, уставши от ремизов,
Мы зеленый стол на время бросим,
Нас хозяйка угощает чаем
В комнате уютной и просторной,
Где ведутся чинно разговоры
Про спецставки, про высокий полис,
Про упадок общий и частичный,
Про Париж, немного про валюту,
Но, конечно, больше про культуру —
Близкие, болезненные темы!
Но все это мягко и спокойно,
Как и должно, где хрусталь и бронза,
Свежий кекс и ямочки на щечках
У хозяйки Мавры Николавны.

Разит мышами, прахом, что-то мглится
В ободранных стенах… А дни бегут —
И рушится дворец. Пора учиться,
Как снова строить!
Из окна на пруд
Роскошный вид… Представь: какие стены
Тут, может, из бетона возведут,
Какие это будут перемены;
Тогда сова покинет свой закут —
Пыль чердака…
Все станет чисто, бело…
Картины дорогие на стенах.
Драпри… И все, что так осточертело.
Мышатина и прах…

Есть генералы?
Будет война.
Веселей, веселей, солдаты!
Родина — выше всего она!
Так иди за нее умирать ты!

А весна идет… А земля — в цвету…
Соловей…
соловей…
щелк!
Ой, покинуть дивчину и эту, и ту,
Да и многих еще!

Тридцать лет прошло без войны как-никак…
…Время лечь по-геройски мертвым!
Генералы кумекают. Так и так.
Тридцать третий… иль тридцать четвертый?

Ах, живи, доживай! Не тужи, родной!
Уцелеть — нет мечты коварней!
Тебя подвиг ждет на земле чужой —
Где под Рейном, а где на Марне!

Лейтенант молодой… офицерик наш!
Пулемет — перетак-так-так…
…Ой, расти, расти, потом трупом шмяк,
Джимми-Джон-Вилли-Фриц-Жан-Жак!

Может, вырвет и ногу… иль сердце… Зато
Дадут орден тебе после боя!
…Неизвестный солдат! Имя свято твое!
— Господь с тобою!

…А весна вот-вот! А земля — как мак!
…Время пасть по-геройски мертвым?
Генералы все понимают. Итак,
Тридцать третий иль тридцать четвертый?

Суди меня судом своим суровым,
Сочасник… Непредвзятые потомки
Простят мне колебанья и ошибки,
Грусть позднюю и радость раньше срока,—
К ним искренность моя да обратится.

Стал тяжелым знакомый, привычный путь,
Но земля не устала, носит…
И дожди идут. На душе муть.
Осень.

Башмаки прохудились. Бреду. А вокруг
Рестораны, кафе, витрины…
И так почему-то спокойно вдруг,—
Умереть или жить — все едино.

Эта осень!
Всегда она только так:
Сдавит сердце, сожжет в огарок —
И дни —
Словно серый тифозный барак,
А за окнами пятна галок.

Эй, спокойные, мудрые! Всякие!
Вы!
Те, чьи челюсти словно клещи!
Вот я, тихонький, тихонький. Тише травы.
Так легче.

Ни к чему такая вот галиматья
Тому, у кого не расшатаны нервы!
Ну, а я, обедающий раз в три дня,
Не могу иначе, наверно.

Обыватель я, что ли? Вся боль моя —
Без ватина пальто: озноб — нет спасу…
Или врезались в память мою те края,
Где закон — умирать не по разу?

Что могу я сказать о себе еще?
(Пусть играют в искренность дети!)
Разве что под серым вечерним дождем
Выть и выть на углу где-то?

Выть, как волк на луну, как голодный волк,
Грозный пращур собаки!
Не замолк,
Не замолк,
Не замолк
Голос воспоминаний всяких!

Сквозь былое, и книги, и сны наяву,
Сквозь грядущие дни и ночи —
Ау-у! —
слышу вой волчий.

Выть, как черный дикарь неизвестно где —
Равнодушной природе в уши…
Ах, дикарь этот в сердце моем, на дне —
И я чувствую дикий ужас!

Выть, как выли в былом и мои деды,—
Пеньем вой этот называли,
Когда песен чужих следы
Красным пивом сплошь заливали.

Эй!
Но тихонький, тихонький я…
Потихоньку мне выть на свете —
В уши скучных, глухих киевлян
Под осенний, холодный ветер…

И такой я несчастный весь…
И мне так одиноко ныне…
И Тычина, и Рыльский, и еще Олесь…
Никого, пустыня…

Ну кому расскажу я о боли своей?
Все готовы внимать, а на деле
Все мечтают — восемь воскресных дней
Заиметь на одной неделе!

Да и толку от слов!
Лучше б мир онемел:
Миллиард девяносто четыре речи!
Главное — заработал и съел,
Да чтобы здоровье покрепче!

Ну, на черта, всунув себя в пальто,
С непокрытою головою
В гущу старых шлюх и новых авто,
На углу бессмысленно вою: