Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Завечерела водная стихия,
Пассатный ветер в парусах ревет,
И темный наш корабль, кренясь, идет
В знакомый порт, к огням Александрии.
Он раздвигает сумерки густые,
Он, как живой, желанной встречи ждет:
Здесь милых Муз веселый хор поет!
О сердце мира! Наша Пиэрия!

Мы знали и степей сарматских зов,
И Фидиевых мраморных богов,
Печаль Сафо и клич сирен призывный,—
Но нас ничто не волновало так,
Как Фарос твой, твой Гептастадий дивный,
Из мрака черного вознесшийся маяк!

Мужик из Мантуи, задумчивый, кудрявый,
Он с отроческих лет стихи слагать умел,
Пастуший посох, плуг и медный шлем воспел,
И был вознагражден неслыханною славой.
Он сквозь огонь и дым усобицы кровавой
Увидел пышный век, когда от черных дел
Почил покорный мир, приемля свой удел
Под царственным ярмом божественной державы.

Но все прошло. И Рим, и цезарей дела
Рука истории в гробы поволокла,
Где спят иллюзии, порфиры и короны,
А он доселе жив. И звон его поэм
Нам отзывается рыданьями Дидоны,
Бряцаньем панцирей и всплесками трирем.

Столетние над молодым бурьяном
Облокотились вербы на плетень,
Под сенью слив — соломенный курень,
Чудесен мир в дыханье трав медвяном.
Здесь нарастает буйным ураганом
Веселый праздник сел и деревень,
Здесь сельских муз еще витает тень
С прославленной свирелью и тимпаном.

Здесь посылают дружеский привет
Прохожим Сон-трава и Огнецвет,
Красивое прекрасно без прикрасы:
В разгуле светлой радостной игры
Тропинка с Лысой сказочной горы
Ведет к вершинам самого Парнаса.

«Есть добрые сердца, есть светлые умы,
Они сияют нам, как утра блеск багряный,
В хаосе шумных дел, среди житейской тьмы,
Их голоса звучат торжественной осанной.
Уносит вечность всех под мрачный свод гробов,
Но непорочных душ и мысли, и стремленья
Выбрасывает вал сурового забвенья
На берег бытия, как зерна жемчугов…»

Романтика мечты живет в сердцах поэтов:
Чтоб столько накропать элегий и сонетов
И свято веровать в предизбранность свою!
И точно: что таким хор знатоков убогий?
Холодный суд ума не победит в бою
Романсов сладостных и пышных антологий!

Я знаю — имя нам «библиофаги»:
Как шкаф, набита наша голова,
Как резчики, шлифуем мы слова,
Нещадно много изводя бумаги.
Никто не скажет нам: «Жрецы и маги!
Вы создаете чудо мастерства!»
Душа у нас сурова и черства
И чужда юной жажде и отваге.

Что в тонком слове? Нас чарует звук
Актерской реплики, поддельных мук,
Горючих слез искусной истерии.
А критик нам диктует: «Шапки прочь!
Вот пред тобой прославленный вития:
Горит, как светоч, озаряя ночь!»

Вы уж давно ступили за порог
Земной судьбы — творцы и полубоги,
Рапсодии, элегии, эклоги
Звучат из тьмы аидовых дорог.
Туман печали нам на сердце лег,
Усилья наши жалки и убоги:
Ужель назад вам больше нет дороги?
Ужели рок так безнадежно строг?

Где ваших слов могучее звучанье?
Напрасны все мечты и заклинанья —
Невозвратим навек умолкший глас!
Одна отрада есть душе поэта,
Одно для мира возрождает вас —
Прекрасная законченность сонета.

Варуфорос… Геландрий темнокрылый,
Шумя, кипит июльский Вулнипраг,
Угрюмый князь — неистовый варяг —
Ведет на север лодки-моноксилы…
Он родился для битв, он полон силы,
У Доростола он поставит стяг,
Его влечет в дорогу только враг,
И Киев, и родня ему не милы!

Но чу! тревожный окрик засверкал!
И хищники бегут по склонам скал,
Гремят мечи, изнемогает Слава…
И, празднуя удавшийся набег,
Из черепа хмельного Святослава
Вино хлебает трезвый печенег.

Тот сон счастливый длился десять лет:
Как это сердце билось полнокровно,
Как солнце безмятежно и любовно
Давало небу — синь, а миру — свет.
И каждый год был радостью согрет,
Все обещала жизнь беспрекословно,
И открывался путь легко и ровно,
Как будто в нем препон для счастья нет.

Но мир недолго мнился мне прекрасным:
В осенний теплый день, под солнцем ясным
Увидел я себя сухим стеблем,
Стою безмолвный, не имея силы:
Тяжелый холмик на сердце моем —
Немилосердно ранняя могила!

Приметам о весне и Теплом Алексее
Еще не верит снег. Не слышно талых вод,
Под елками хрустит прозрачный тонкий лед,
И спит большая даль, задумчиво темнея.
Нет! В мире нет чудес — ни манны, ни елея,
Пустыне горьких дум никто не подает.
Одна печаль томит, одна тоска грызет,
И сердце с каждым днем становится слабее.

Нет света и тепла земли обетованной
Тому, кто изнурен морозной мглой туманной!
О Теплый Алексей! Когда ж растает лед?
Подснежник радости проглянет, не робея,
Травой глубокий шрам утраты зарастет,
И поле дней моих проснется, зеленея?..

Проли́л свой гнев и стих.
Гремят потоки, яры,
и радуги стожары
сжигают стих.

А он уже в лугах!
С отцом не посчитался
и босиком умчался,
пропал в бегах!

Огни со всех сторон…
Детина лишь нагнется —
в руках звезда займется,—
что это, сон?

Ах, сон тот — вещий звон:
метелица кружится,
а он той песне снится —
как бы вдогон.

Чело в венке бумажном стынет,
крест вощаной зажат в руках,
и брови черные не вскинет,
хоть и улыбка на устах.

Тоскуют васильки и мята.
Витает ладан в синих снах,
и горько-горько, виновато
птенцы щебечут в головах.

Погост убогий и ворота,—
ну как увидеть, как обнять?
Попали ноженьки в болота:
весна — и журавли летят.

Не разлучила мать и сына
смерть, что пощады не дает,—
он встал над ней соцветьем крина,
любовь утрат не признает.

Зажжется ночь и будет с вами,
холодно-росные поля,
чтоб слушать, как кипит страстями
и все еще гудит земля…