Вадим Пугач - Антропный принцип

Лишь за то на свете повезло мне,
Что не лез в начальники. Взамен
Отбывать мне век в каменоломне
И ломать не камни, а камен.

Из художеств покрика и свиста,
Из прыжков пижонских на краю,
Из вальсирующего Мефисто
Извлекаю музыку мою.

Жажду из неверного колодца
Утолив, не утерев губы,
Спящая красавица проснется
И пойдет отсчитывать столбы.

Но пока в симфонии инферно
Европейский слышится напор,
Спит она. И видит сны, наверно,
Положив под голову топор.

Я не выйду навстречу сирене,
Я лишился машины в оттенках
Полудохлой, недужной сирени
На облупленных детских коленках.

Я не выйду, так что ж ты завыла,
Изымая меня из постели?
Или то от полночного пыла
Водосточные трубы свистели?

Эта душная музыка, вой ли
Так и липнет рубахой нательной.
Разве знала ты, спавшая в стойле,
Как отец задыхался в Удельной?

Как хрипел на промокшей кровати,
Ужимался до точки прицела,
Все отчетливей и угловатей
Кадыком выступая из тела?

Ты ведь продана, да? Но постой уж,
Я не дам тебе кости и супу,
Но скажи, отчего же ты воешь,
Как собака по свежему трупу?

Вздрогнет груда железного лома,
Пустячок, комментарий к надгробью,
И она отъезжает от дома,
Тарахтя характерною дробью.

Для чего мне разорванный жест в
Оголтелой глаголице снега,
Если мягкое эхо торжеств,
Подмерзая, становится эго?

Мы не звенья цепи, извини,
Все привычнее, злее, пошлее,
Нас не двое с тобой, мы одни —
В простынях, у друзей, в бакалее.

И снежок в завихреньях своих
На язык попадает не целясь.
Вот и ловим его за двоих,
Будто соли еще не наелись.

Не ври, ты не вовсе чужая,
Давай не затеем грызню.
Тебя нищетой окружая,
И сам я себя исказню.

И после беседы короткой,
Сорвав, точно с вешалки, злость,
Я вспомню, как пахнет селедкой
Невбитый, скривившийся гвоздь.

Все было. Оттасканы грузы
Такие, что сохнет рука.
Ужели ты мусорней Музы,
Неважней, чем эта строка?

Конфета плеснет мараскином
И липкую сладость придаст
Тем картам, что мы пораскинем,
Гадая, кто первый предаст.

Раскрой тетрадку, очини к —
Арандаши, запомни даты,
Мой нелюбимый ученик,
Несобранный и туповатый.

В окно перетекает хмарь,
Висок добьет меня до реву.
– Ты не читай, как пономарь, —
Я говорю Пономареву.

И начинают выплывать
Необязательные вещи:
Какой-то коврик и кровать,
И то размытее, то резче —

Девица на календаре —
Ни посмотреть, ни отвернуться, —
Снег, почерневший в январе,
Таблетка на щербатом блюдце.

– Прочти внимательно главу,
Ответь… А, впрочем, что я, нанят?
Ты мертв, а я вовсю живу,
И кто еще тебя помянет?

Пусть образы виденного давно
Сбиваются в стаю.
Спасибо, создатель, я сделан умно —
Я все забываю.

Туман, истаявшее ничто,
Похлебку пустую
Дырявая память, мое решето,
Пропустит вчистую.

Но тонкая пленка, липкая слизь,
Случайный осадок
На дне решета пузырями зашлись
Бензиновых радуг.

За пыль промежутков, за то да се,
Дорогу к трамваю —
Я каждый день отбываю все,
Что я забываю:

Больницы, влюбленности, имена,
Сапог в подбородок,
Моих мертвецов на одно лицо
(Их так обряжают);

Коляску, скатывающуюся с крыльца,
В ней спящий ребенок, —
Господи, пронеси, – он пронесет,
И я забываю

Три глотка счастья на ведро воды,
Сны, где улетаю от тигров,
Стихи, ускользнувшие в никуда, —
Не хватило дыханья,

И вновь не хватает, идут ко дну
Тяжелые звенья,
Жизнь превращая в сплошную одну
Забаву забвенья.

Десять лет Агамемнон пас Трою,
Ошибался, плошал.
Жаль, что я ничего не построю
Там, где он разрушал.

Море лижет унылую сушу,
Липнет к берегу бриз.
Жаль, что я ничего не разрушу
Там, где строил Улисс.

Жаль, что я не погибну в атаке
На чужом острову.
Жаль, что я не живу на Итаке,
Жаль, что я наяву.

Слышишь, тень набежавшая, – фальшь ты
Или черная шваль,
Жаль, что по-настоящему жаль, что
Ничего мне не жаль.

И жалеть ни о чем не придется,
И уже не пришлось,
Ибо то, что прядется – прядется
И проходит насквозь.

Перетончу, перемельчу,
Уйду от всех решений,
И станет то, о чем молчу,
Точней и совершенней.

Затем и времени дана
Невиданная фора,
Чтоб только не легла спина
Под розгу разговора.

А там – урок, укор, угар.
Я не люблю угара.
Важней, чем выдержать удар,
Уйти из-под удара.

Так заливают пылкий спич,
Давясь водой сырою,
Пока планирует кирпич
На голову герою;

Выплескивают скисший суп
На лысину пророку,
Стирают отпечаток губ,
Почесывая щеку;

Так душат в логове волчат
В отсутствие волчицы.
И напряженно, но молчат.
Молчат. Пока молчится.

О нет, не говорите мне про то,
Как на ходу подметки отрываем,
Но вспомним возмущенное пальто
На женщине, бегущей за трамваем.

Оно клубилось вкруг ее колен
И клокотало шерстяною гущей,
И обнимало жарко, как силен,
Живые плечи женщины бегущей.

Трамвай же, электричеством прошит,
Рогами фейерверки высекая,
Досадовал, зачем она спешит,
Такая фря, бегония сякая.

Куда течет, как пена по устам?
Влечет ли рок? Фортуна ль поманила?
А он и сам гремит по всем мостам
Невы и Сены, Карповки и Нила.

Остановись, мгновение. Не трать
Вслепую силы: ты не на параде.
Услышим тишь. Почуем благодать.
Не ощутим волнения на глади.

Остановись. И наг и недвижим
Застынет мир, и реки подо льдом все.
Но главное, что мы не побежим
И в Петербурге снова не сойдемся.