Вадим Пугач - Антропный принцип

Что мне его высоты и низины —
От пирамид и до могильных ям, —
Домов недоплетенные корзины
С торчащей арматурой по краям?

Нет, я иными снами наполнялся
И из иных посылок исходил,
Когда опять с работы увольнялся,
Как будто из Египта исходил.

Пока еще упрямый дух исхода
Ведет меня, связуя и горя,
Жива моя последняя свобода
Сжигать мосты и раздвигать моря.

Я теперь обошелся бы и без
Мизансцен, декораций, кулис;
Без того, чтобы слушать, как чибис
Репетирует выход на бис.

Пусть луна, выцветая над полем,
Указует на быт угловой.
Мы не пашем, не сеем, не полем,
Только слышим, как дрозд луговой,

Призывая подругу к зачатью,
То ли чавкает, то ли скрипит,
Точно этой звучащей печатью
Он свое сообщенье скрепит.

Я подслушиваю – и от скрипа
В узких прорезях сонных пустот
Возникают египетский скриба,
Чибис, ибис, и Тот, да не тот.

То ли буквы незначимы, то ли
Сновидение проще, чем му,
Для однажды попавшего в поле
Притяженья бог знает к чему.

Совпадение знака и злака —
В прописной перспективе строчной.
И чухонский Анубис, собака,
Воет, воет, как неручной.

В комнату войду – забуду с чем —
И стою, к двери прижат.
В позапрошлом недобудущем
Вещи мертвые лежат.
Как солдаты, розно тающие
На последнем рубеже, —
Знаки жизни, означающие,
Что они не жизнь уже.

То веревка, то картина,
То подкладка из ватина,
Веер, маска, карнавал,
Только пыль да паутина,
А за ними – все едино,
То каверна, то провал,
То инкубы, то суккубы —
Как в распавшиеся губы
Пустоту поцеловал.

Чудак с патологическим лицом,
Нелепо вытянутым, одутловатым,
В автобус вполз и присоединился
К экскурсии.
Он явно мне кого-то
Напоминал. Судите сами.
Начнем с волос.
Черны, и жидки, и нечисты,
Они почти до плеч спадали; шея
Была короткой, и на ней наверчен
Какой-то шарф. И в цвет волос пальто
Вмещало мешковатую фигуру.
Очки-хамелеоны,
которые от солнца
Бывают ослепительно-черны,
В автобусных потьмах его глаза
И не скрывали, и не обнажали,
Зато ухмылка обнажала зубы
В венце несвежих, с желтизной, клыков.

Два дня за ним я наблюдал. Я видел,
Как в церкви плохо сделалось ему
(Он резко реагировал на ладан);
Как суп он по тарелкам разливал
(Вегетарианцем будучи,
он мясо из кастрюли
Подкладывал другим, а сам смотрел,
Облизывая сохнущие губы,
Как мы едим – так алкоголик,
Подшитый, как газета, и такой же серо-желтый,
Следит за тем, как пьют товарищи его).
Я стороной узнал,
Он пережил клиническую смерть.
(Вот сочетание, что вызывает образ
Клинка, входящего в грудную клетку
По рукоять).
Когда чудак обмолвился, что он
Работает в театре, я подумал:
Да кем он мнит себя?
Мельмотом, демоном, вампиром?
Ну, если демон, то из самых мелких,
Ничтожных и бездарных, вроде тех,
Которых объегоривал Балда,
Кто вьется в снеговом столбе
И тянет лапки к неопрятным ведьмам.
Я присмотрелся к тени – тень была.
Он сам был тень, и только.
Тень упырька. Хотелось крикнуть:
«Кто кинул тень свою?»
Но он не понял бы меня,
А тот, от тени отказавшийся, – я знаю, тот бы не услышал.

Представим такого профи —
Разведчик перед войной
Потягивает свой кофе,
Маленький, но двойной,

Играет с соседом в шашки,
Одерживает над ним
Победу – и вновь по чашке
С дном – маленьким, но двойным.

Допустим, он ждет агента,
Чудака в полосатых носках.
Стучит новостная лента
В тяжелых, как гири, висках.

И ведет политика Сталина
К катастрофе и пустоте.
И он видит, что явка провалена,
И носки на агенте не те.

Расставаться будет непросто
И с ним, и с его женой.
Но у них перспективы роста
Нет – ни маленькой, ни двойной.

И скажите, зачем радист вам?
Молчанье станет связным.
День заканчивается убийством,
Тоже маленьким, но двойным.

Он исчезнет на дне колодца
Жизни, маленькой и двойной,
И потом уже не найдется
Той ли, этой ли стороной.

Ни к чему его не ревную
И при случае не бодну.
Даже маленькую, но двойную
Я не прожил бы. Мне б одну,

Точно черточка в апострофе,
Жребий, участь, доля, стезя, —
И довольно. И чашку кофе.
Жаль, что кофе почти нельзя.

Примадонна жаловалась на соседей
И о них говорила такое:
– Один – настоящий грузчик,
Другой – грубиян,
Третий никогда не здоровается,
А четвертый вообще алкоголик.

Можно сказать иначе:
– Один сильнее других,
У другого отрывистый голос и решительные манеры
(Сказалась десантная молодость),
Третий (актер по профессии) не слыхивал опер,
А четвертый любит беседы с друзьями.

Можно иначе сказать:
– Один из соседей – мой друг,
Другой – мой товарищ,
Третий бывает моим собутыльником,
А четвертый – я сам.

Иначе, можно сказать,
Сам я – каждый из них:
Силы пусть и неважной, но грузчиком был;
В десанте представить меня невозможно,
Но энергично выразиться сумею;
Не актер, но лицо на площадке
(не сценической, лестничной),
Бывает, едва разгляжу;
Выпить люблю, хотя не до дрожи в коленках.

Ах, примадонна, примадонна!
У нее такое сопрано,
Что, заслышав его, мой друг напрягает мышцы,
Мой товарищ ругается и ломает брови,
Мой собутыльник таращит глаза и спрашивает, что случилось,
А я замираю в ужасе и восторге, и хочется выпить.

Господи! Ты каждому открываешь кредит —
Кому в талант, некоторым в два, лучшим – в три или больше.
Благодарю, что ты окружаешь меня теми, кто может
Поднимать тяжести,
Резать правду в глаза,
Делать смешное лицо,
Наконец, петь как ангел и говорить о нас всякое,
За что я и предлагаю выпить.

Я – объявленье. Я кричу: пропала
Девочка, затем щенок, затем
Пропало все. Еще немного…
И тут вмешивается Маша,
Произносящая отрезвляющую фразу:
«Ну, пока-то все нормально».

Я – почва под ногами. Я горю
(С напалмом напали на пальмы),
Земля на грани. Еще немного…
И тут Маша
Вставляет свое коронное:
«Ну, пока-то все нормально».

Я – чемодан с тротилом. Только тронь —
И я взорвусь, и пол(-)аэропорта
Покроют трупы. Еще немного…
Но, само собой, встревает Маша
С этим несомненным:
«Ну, пока-то все нормально».