Вадим Пугач - Антропный принцип

И разухаебистый этот мотивчик
Летит через зал в отдаленный конец,
Где вместо панамы использует лифчик
Единый в двух лицах сиамский близнец.

В разбитое зеркало самка дракона
Глядит, отражению пальцем грозя.
Любить без оглядки – иного закона
В таком балагане придумать нельзя.

Не стать в этом сонмище вещью трофейной,
Испуганно в сторону взгляд не кидать,
Не дать утопить себя в гуще кофейной,
Любить, и хоть этим снискать благодать.

Нет хуже – увязнуть в своем хронотопе,
В клубящейся бездне, бездонной глуби.
Люби. И не думай о близком потопе.
Он был и еще повторится. Люби.

Жил человек с лицом енота,
Несвеж, плешив и полнотел.
Когда была к тому охота,
Он басни плел, столы вертел.

И, проживая с дочкой вместе
(Любовью оной был вокал),
Нелепым слухам об инцесте,
Смешно признаться, потакал.

Все то, чего коснулась порча,
В нем возбуждало аппетит,
Любая разновидность торча
Его тянула, как магнит.

Раз в месяц, скажем, в третью среду,
Сзывал он кухонных светил.
Герой, бывало как к соседу
К нему их слушать заходил.

Установив подобье круга,
Легко выстраиваем связь:
Так, героинею подруга
Хозяйской дочери звалась.

А в дочь, сухую, как картонка,
Зато поющую с пелен,
Наш персонаж безумно, тонко
И безнадежно был влюблен.

Теперь о прочих. Завсегдатай
Там был специалист по ню,
Как все маэстро, бородатый
И датый десять раз на дню.

Гремел по потайным салонам
Шедевр в классическом ключе:
Девица с газовым баллоном
На темно-розовом плече.

Там был поэт. Увы, длинноты
Его томительных рулад
Рождали тягостные ноты,
Душевный кризис и разлад.

Был композитор. Сбивши свистом
Авторитеты наповал,
«Фон» оставлял он пейзажистам
И только «како» признавал.

Сходилось человек по двадцать
Извлечь дымок из папирос,
Попить вина, романсик сбацать
И духа вызвать на допрос.

Зашел однажды спор не новый:
Где ставит божество печать?
Как недурное от дурного
В литературе отличать?

За полчаса дошли до хрипов.
Тогда художник молвил: «Ша!
У вечных образов и типов
Должна быть вечная душа».

И плетью ворона по перьям,
Пса по ушам, коня по ребрам
Енот ударил. «Что ж, проверим, —
Сказал он голосом недобрым, —

Мы вызовем его». «Кого же?» —
Спросил томительный поэт.
И дочь Енота из прихожей
Внесла потрепанный берет.

И вот он полон предложений.
Перемешали раз, другой,
И выпал пушкинский Евгений,
Но не Онегин, а изгой.

Стол опустел, и свет погашен,
Сидят, как чудища в ночи.
И только, одинок и страшен,
Змеится огонек свечи.

Был в этом зыбком переплясе
Какой-то шип, какой-то шорох.
И вдруг на воздух поднялася
Свеча и пламенем на шторах

Чертит причудливые знаки,
И – сверк, и нет ее нигде.
Но буквы светятся во мраке:
«Любви бегите. Быть беде».

Старый, испытанный трюк —
Выбрал и пользуйся им, —
Сердце повесив на крюк,
Мы за прилавком стоим.

Свет, отмыкающий звук.
Стадо спустилось к реке.
Старый, испытанный друг,
Как тебе там, на крюке?

Долгий, как бич, коридор,
Рыжий оскаленный плюш,
Ставит диагноз прибор —
Вечно великая чушь.

Чу! Ультрастон, инфрачих,
Чучело чахнет в пыли,
Чуть оступился, затих —
Чукнулось геково «пли».

Разве узнает, какой
Может открыться сезам,
Тот, кто поводит рукой,
Как по стеклу, по глазам?

Нить. Половица. Обрыв.
Омут. Ловушка. Затон.
Нас отправляют в заплыв
Шар, шарлатан, Шарантон.

Пряничный домик. Коржи —
Карты в руке игрока.
Скоро отчалим. Держи —
Вот тебе руль и рука.

Вдоль по Невскому проспекту
С разных следую концов
Наши бедные герои,
Воздух мрачен и свинцов.

Героиня, выпив сока,
Переходит на пломбир,
Наблюдательное око
Озирает мокрый мир.

Вылезает из кареты
Вместе с дочерью Енот,
Вынимает из цилиндра
Пачку новеньких купюр.

Мнет и тискает с усмешкой,
Расплатился: мол, пускай!
Вот бы солнце – этой плешкой
Только зайчики пускай.

На мосту стоит автобус,
Ядовитое пятно.
Подошел другой – и оба с
Моста обана – на дно!

Суматоха, развлекуха,
Будочники, доктора.
Как попало, выплывают
Пассажиры по частям.

Часть вторая. Про героя.
Он идет. Все решено.
Тетя Туча просыпает
Сверху мерзлое пшено.

Сквозь поднявшуюся вьюгу,
Сквозь накинутую сеть
Голубки летят друг к другу,
Им никак не долететь.

Вдруг маэстро. Он просверлен
Взором, брошенным в упор.
Что он врет, как сивый Мерлин?
Что он тянет разговор?

Персонаж попался. Что-то
Мелет, мелет на ветру,
Он талдычит про Енота,
Про интриги и игру.

И пошло растущим комом,
Накатило, как волна:
Всем знакомым, незнакомым
Надо, надо, надо. На!

Уплывающее тело.
Тонешь, только оступись.
Надо-ело, надо-ело,
Надо-ело. Остопиз…

Уносящее теченье
Над телами верх берет.
Встреча может быть случайной,
Как у зайцев на бревне.

Холодная кухня. Стандарт.
Но нет, никаких философий.
Колода засаленных карт
И чашка остывшего кофе.

Брошюра. Ах, да, гороскоп.
Тарелка, следы винегрета.
В розетке одна сигарета.
И зеркальце рядом. Но стоп.

Картинка другая. Кувшин,
Бог весть, молока или пива.
Грудинка, румянясь игриво,
Иной предлагает аршин.

Солонка, салфетка, салат
И горка домашнего плова,
На стуле висящий халат,
И все. О героях ни слова.
1993.

В этом городе только и ранили
Остриями наверший и виршей,
Или тем, что, как будто их наняли,
Надрываются чайки над биржей;

Или тем, что упаришься пробовать,
А за пробой – немедленный вычет,
И твоя прямодушная проповедь
Отменяет тебя и кавычит;

Или тем, что меж типов углюченных
Нет такого, чтоб за нос не велся,
И мосты закипают в уключинах,
Над водою взлетая, как весла;