Светлана Менделева - Игра в слова

В отраженном свете столицы
вьют, как ласточки, гнезда в скалах
мои братья — иерусалимцы,
звонкий воздух у них в бокалах.
Пробиваясь за рамки улиц,
поднимаясь ростком граната,
этот город меняет угол
отражённого в небе взгляда.

Он себе выбирает души,
свой витраж украшая синим.
И не каждый, к нему идущий,
может этот подъём осилить.
Здесь бледнее кусты сирени
на холмах, где царят оливы,
и, как угли, огни селений
раздувает ночь торопливо…

Можешь в гору ползти упорно,
можешь в город нести поклажу.
За прозрачным его забором
остановит прохожих стража.
И, равны у заветной планки,
все замрут без тоски и злости.
И врата стерегущий ангел
нам кивнёт:
Проходите.
В гости.

Камня кружево, лета крошево,
окна стрельчатые легки…
Нет ни будущего, ни прошлого,
лишь минутного мотыльки.
Мы летим над седой Испанией,
не касаясь её земли.
Здесь безумия трон оспаривали
музы Гауди и Дали.
Мы не помним, откуда прибыли,
и не знаем, куда идти.
Не считаем потери-прибыли,
только дни до конца пути.

И, прилежно ушами хлопая,
наспех щёлкая все подряд,
мы галопом летим Европою,
восхваляя её наряд!..
Мы, безумные, мы, беспечные,
мы, счастливые в этот миг,
вновь шагаем за дудкой вечною,
ощущая себя детьми.

За корридами и парадами
деловито гудит страна.
Равнодушно-пустыми взглядами
провожают испанцы нас.
Лица смуглые, песни гордые,
и глаза — виноградный сок.
Но история с волчьей мордою
чёрной кровью стучит в висок…

Камня кружево, лета крошево…
Века взлётная полоса.
Нет ни будущего, ни прошлого,
лишь автобуса паруса.
Мы летим над седой Испанией,
не касаясь её камней.
И, автобусной тенью спаяны,
наши тени бегут по ней.

Я в наушниках слушаю Эллингтона
в самолёте, летящем в Мадрид.
Сборы нервные вспоминаю сонно
под неровный моторов ритм.

И думаю: вот ведь какая штука, —
лето, прошлый век, утомлённое ретро,
я лечу в самолёте и слушаю Дюка,
и медовы звуки, как губы ветра…

Рядом спят соседи, ползёт столетье.
Пятьдесят шестой год. В Ньюпорте — полдень.
И в нагретой меди мелодий этих
время кажется медленным, нега — полной.

Я сижу и думаю: вот улыбка
открывает в дороге другие души!..
Вывод правилен, но обобщенье зыбко:
равнодушие где-то воспримут лучше.
Высота семь тысяч, чего — не помню.
Стюардессе — можно в модельный бизнес.
Облака внизу. И сейчас легко мне
улыбаться с неба чужой отчизне.

Но в Ньюпорте — полдень и запах сосен,
океан спокойный и ветер гладкий…
И покорны волны, и скоро осень.
Пристегнуть ремни.
Пять минут до посадки.

Чудесная игра в слова!..
Немного кругом голова,
полночный холод колдовства,
очков озябших дужки…
И голос, ясный не вполне,
шипит, как радио, во мне,
вещая на такой волне,
что пот течёт в подушки.

Вставай, лентяй, бери тетрадь.
Попробуй попросту не врать,
и время попусту не трать, —
записывай подробно.
Вставай, напяливай очки,
лови, туману вопреки,
хвост ускользающей строки,
забава — бесподобна!..

Забава будит чудеса.
Хоть ночи будет три часа,
тебе нашепчут голоса
такие басни-песни,
что испарится город-бред,
и пёс поднимет нос на свет.
И смысла чуть, и толку нет,
но сам себе — кудесник!

Колюч и грузен чужой язык
и крепок чудесный грог…
Приветлив к путникам разных лиг
гостиничный погребок.
Копчёный окорок, острый сыр,
вина золотого блик.
Очаг на время, простой трактир —
к усталым ногам привык.

Здесь розов башенных стен кирпич,
и густ колоколен звон.
Лубок раскрашенный. Но не китч, —
гравюра других времён.
А семь пробьёт на больших часах,
и ставни прикроет бар.
Всем на прощание: «Гуте нахт»,
а, может быть, «Бон суар».
Давай же выпьем за то, чтоб так
и плыть нам, покинув док.
Пока хранит нас во всех портах
нестрогий дороги Бог.
Гулять по миру, что вечно нов,
и нас никогда не ждёт.
Всем на прощанье: «Хороших снов»,
а, может, «Лехитраот».

Приближается время страданий и боли,
Приближается время старения плоти.
Дух, привыкший, как пух, кувыркаться в полёте,
Так боится неволи…

Приближается бремя нелёгкого плуга
И неловкой улыбки чужого участья.
Полагаю свободу условием счастья
И подобием круга.

Пахнет вечер уютом, пирог карамелью,
Но пуста тишина, как сиротства примерка.
И кончаются праздники без фейерверка,
Оставляя похмелье.

Солнце жалит поселок мёртвый,
где любые слова неловки,
и границы реалий стёрты
близким эхом бомбардировки.
Зноем залиты мостовые,
море плавится синей негой…
Все сегодня пока живые.
А что завтра, — покажет небо.

А мы смеёмся и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.

Нету будущего. Застыло
время летнее на исходе.
И граница фронта и тыла
по пустынным садам проходит.
И, привычное к сводкам с детства,
крутит музыку поколенье.
Но в театре военных действий
продолжается представленье.

А мы смеёмся и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.

Рассыпаются взрывы эхом
по сверкающей глади водной.
Те, кто мог уехать, уехал.
Вход и выход — пока свободный.
И нельзя перестать надеяться,
хоть недели длинны и вязки.
Но в театре военных действий
далеко еще до развязки…

А мы плачем, и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.

Скоро ноябрь грянет,
и неба грани покажутся темней…
В дом постучит кручина,
да нет причины дружить с ней.
Выпит до половины
настой рябины, рубиновое дно.
Бросил огонь каминный
край тени длинной на окно.

Ветер задует лампу.
Обняться нам бы, но рядом воет мрак…
Верно, что счастье кратко.
И вроде сладко, да не так.
Осень в наряде байковом,
наливай-ка нам пьяного вина!..
Сердцу согреться дай же,
а что там дальше, неважно.

Там за спелыми травами
станем равными с камнем и листом.
И прорастём смородиной
в огороде мы потом.
Выпит до половины
настой рябины, рубиновое дно…
Осени глаз совиный
косит невинно на окно…