Демьян Бедный - Том 4. Стихотворения 1930-1940

Томяся в горестном уделе,
Не понимал народ простой,
Что домовой на самом деле
Был только выдумкой пустой,
Плодом догадки суеверной,
Зло-беспросветной темноты,
Крестьянской страшной, беспримерной,
Непобедимой нищеты.
И лишь когда крестьянин бедный
На путь советский, путь победный,
Ногою твердою вступил
И за собою закрепил
Уклад зажиточно-колхозный
С ядром культурно-молодым,
Конец положен дням худым,
И домового призрак грозный
Пропал, развеялся, как дым.
И лишь порою гнусный запах,
Пахнув из темного угла,
Напоминает нам дела
Тех дней, когда на злых этапах,
В когтях двуглавого орла,
У темноты, у черта в лапах
Деревня старая жила,
Деревня та, где раздавался
И днем и полночью глухой
Казнимых баб истошный вой,
И, слыша это, извивался,
Злорадным смехом заливался
В подполье мрачном домовой.

Кто бабе битой, перебитой
В былую пору был защитой?
К попу металася она.
Но поп, увечья обнаружа,
Гнусавил бабе, что она
Судьбой на то обречена,
И церковь учит так, что мужа
Да убоится, мол, жена, –
Что наносить жене увечья
Не грех в иные времена,
Что, мол, природа человечья
Уж богом так сотворена:
Мужик блудлив, но особливо
Сословье женское блудливо,
Не прекращался с райских пор
У жен с мужьями лютый спор.
Винить мужей несправедливо,
Бывает так: смирен топор,
Веретено зато бодливо.
«Так мой совет тебе прямой:
Иди, голубушка, домой,
Напрасно с мужем не корися,
А претерпи и покорися!»
Ни в ком защиты и нигде!
«Да что ты, матка, помешалась?!» –
Галдел народ, когда решалась
Иная баба в злой беде
Искать заступника – в суде.
Я приведу здесь для примера,
Списав из «Русского курьера»,
Страшнейший – прямо напоказ! –
Запротоколенный рассказ:

Вот вам рассказ, верней – заметка.
«Курьер» – старинная газетка –
Писала с жалостью на вид.
Да с этой жалости что толку!
Суд – в завершенье всех обид –
Несчастной бабе взмылил холку,
Церковный свято чтя мотив,
Что эту бабу защитив
При людях всех, не втихомолку,
Он тем – с обычаем вразрез –
Нарушит общий интерес,
Который весь в своем похабстве
Основан был на бабьем рабстве,
Ее тиранившем века.
Поэт Некрасов не напрасно
Пророчил жизнь девице красной,
Как будет, мол, она «легка»:
«За неряху пойдешь мужика.
Завязавши подмышки передник,
Перетянешь уродливо грудь.
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.
И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни – появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг ».
Некрасов жизнь оплакал эту.
Да, жизнь была, куда девать!
Я счастлив тем, что мне, поэту,
Уж не придется так певать,
Что «баба» вывелась в народе,
А есть товарищ и жена,
И что битье жены – «не в моде».
Прошли лихие времена.
Погибло прошлое бесславно,
С ним – бабье рабское клеймо.
Вздохнули бабы равноправно,
Былое сбросивши ярмо.
Об этом к Сталину недавно
Пришло чудесное письмо .
И впрямь сказать, не чудеса ли
То, что колхозницы писали :

Уж у меня такой язык:
Писать стихами я привык
И о веселом и о слезном,
О пустяках и о серьезном.
Прием обычный мой таков:
Начну как будто с пустяков,
Чтоб полегоньку, понемножку
Поутоптать себе дорожку
К дороге главной, столбовой,
Где надо думать головой –
Следить с вниманьем осторожным
За каждым выгибом дорожным,
За каждым словом и строкой:
К чему подходец был такой?
Куда под видом легкой шутки
Вели все эти прибаутки?
Иной лекарственный орех
Порой обсахарить не грех:
Глотнул – полезно и приятно!
Писать должно всегда занятно,
Чтоб всех читателей привлечь
К тому, о чем ведется речь.
Речь, например, хотя бы эта
Коснется важного предмета,
А уж чего я настрочу,
Чего я в ней наворочу,
Утюжить буду я и гладить,
Чтоб лишь читателей привадить.
Рассказ мой будет так же прост,
Как зайки серенького хвост.

Порассказать я б мог о зайке,
О нем самом, его хозяйке,
Его трегубой детворе,
Его убогонькой норе,
Его врагах – лисе и волке,
Его от страха вздутой холке
И – вообще – полуживом
Его житьишке горевом.
Я б, говоря о зайке сером,
Его б житьишко взял примером
Того, как – тоже «серячок» –
Жил прежде бедный мужичок
С женой своей и детворою,
Обросший грязною корою,
Одетый в рваный армячок,
Глядевший часто на крючок,
Который был ему соблазном
В его житьишке безобразном,
В тисках кулацких крепких пут:
«Прилажу петлю – и капут!»
Кулак-то станет как яриться,
При всем народе материться,
Его, покойника, хуля:
«За ним пропало три рубля!»
Вдову притянет он к ответу,
Хоть векселей в руках и нету.
Кулак – он жал без векселей.
И не давал он трех рублей:
Дал рубль – язви его короста! –
А два рубля начислил роста
За срок какой – не в год, не в два
От рождества до покрова.
Выходит дело киловато,
Кружится просто голова.
Не за горами покрова-то,
А денег – ой, как маловато:
В избе копейки не найти.
Вот, как тут хочешь, так плати
Иль подряжайся живоглоту
Батрачить зимнюю работу,
Чтоб трех рублей – концы ясны! –
Не отработать до весны,
А в зимнем голоде и стуже
Закабалить себя потуже.
Жене, детишкам неча есть,
Иль в кабалу, иль в петлю лезть!
Лихая жизнь, а жить охота.
И бедняку ль страшна работа?
Любой он выполнит урок.
Но бедняку работа впрок
Нейдет, выматывает жилы,
Доводит рано до могилы,
Или до нищенской сумы,
Иль – тож не диво! – до тюрьмы
За неплатеж, за грубиянство,
За непочтение к властям,
За склонность верить всем вестям,
Столь «развращающим» крестьянство.
Нужда колотит по костям,
Нужда родит утеху – пьянство,
А пьянство гонит со двора
И не доводит до добра.