Демьян Бедный - Том 4. Стихотворения 1930-1940

Карандашик приказчик опять пососал
И хозяину-барину все написал,
Что Фомич заслужил-де березовой каши,
А Данилка всю силу свою показал.
Отослал он письмо и с письмом все три чаши.
Только умный ли стих на него накатил,
То ль приказчиком был он за что недоволен,
Барин все на свой лад обратил:
«Без парнишки, – писал он, – Фомич обездолен?
Так назначить Даниле пустяшный оброк
И вернуть к Фомичу. Мастерство их готовенькое,
Сообща-то что-либо придумают новенькое.
Им то лучше, и нам будет впрок.
А пока пусть Данила берет себе срок
Хоть пять лет, дело вовсе не в срочности,
Но чтоб чаша по этому вот чертежу
Мне Данилой была б изготовлена в точности».
А на том чертеже не простые дела,
Не пустая колодина с дыркою:
Нарисована чаша была,
А все штуки на ней – с заковыркою:
Ободок обведен весь каймою резной,
Пояс каменной лентой обвит троекратно,
А по ленте – узор очень трудный, сквозной,
На подножке листочки торчат аккуратно,
И цветочки и почки – набор мелюзги.
Одним словом, придумали чьи-то мозги!

У приказчика инда в глазах стало зелено.
Зря грозился: мол, я Фомича проучу.
Объявил он Даниле, что барином велено,
И, отдавши чертеж, отпустил к Фомичу.
Те-то рады!
Лучше всякой награды.
Жизнь у них потекла, как зеркальный ручей,
И работа пошла побойчей.
С чашей возится парень. Сплошать неохота.
Есть капризы у камня, их все разузнай.
Чуть неладно ударил, пропала работа.
Вновь ее начинай.
Но и глаз его верен, и хватка умелая,
И уверенно-смелая
У Данилы рука.
Сил хватает. Работа спорится пока.
Только часто он охает: «Эко художество!
Наворочено хитростей многое множество,
А меж тем ровно нет никакой красоты.
Пустяка не хватает совсем: простоты.
Что надумали, а?» Паренек удивляется.
А Фомич ухмыляется:
«Да тебе что до этого? Право, чудак.
Так придумали, надобно, значит, им так.
Мало ль всяких я штук вырезал да вытачивал,
Так и сяк пред собой поворачивал,
Не поймешь даже толком, где – зад, где – перед,
И на кой они ляд, шут их там разберет!»

Обратился Данила к приказчику даже:
«Ох, и чаша рисунком худа же!»
Тот ногами затопал, рукой замахал:
«За рисунок заплачено сколько, слыхал?
Да художник первейший в столице, пожалуй,
Делал этот чертеж. А ты что? Очумел?
Пересуживать вздумал башкой своей шалой?
Как ты смел?
Чтоб мужик господам хамский вкус свой навязывал!»
А потом, видно, вспомнил, что барин наказывал:
Мол, Фомич и Данила вдвоем
Могут в новеньком в чем отличиться, в своем.
Так сказал он Даниле: «Об этой-то чаше
Рассуждать – дело вовсе не наше.
Но коль чашу сумеешь ты сделать свою
Рядом с этой совсем на иную статью,
По другому какому-то, лучшему плану,
Мне-то что, бьет меня по карману?
Я на чашу вторую согласье даю
И мешать тебе в этом не стану.
Камня хватит, поди-ко. Гляди, отличай,
Какой надо, такой получай».

Вот какое Даниле вниманье оказано.
Да и то ведь подумать, – не помню, кем сказано:
Уж не так это дело хитро,
Чтоб охаять чужое добро,
А свое вот придумать – да в самую точку,
Чтобы стать по заслуге у всех впереди, –
С боку на бок, поди,
Не одну тут повертишься ночку.

После этого думка одна
Завладела Данилой сполна.
Он над чашей сидит над чертежной,
Малахит покоряет рукою надежной.
Подгоняя на нем к завитку завиток,
В голове ж на другое совсем переводит:
К малахиту какой лепесток
Да цветок
Лучше прочих подходит?
Стал задумчив Данилка, невесел на вид.
Поразвлечь его как-то Фомич норовит:
«Ты здоров ли, дружок? Гнал бы мысли ты взашей!
Да полегче бы, право, ты с этою чашей.
Торопиться какая нужда?
Без того ты на чашу свою нагляделся.
Ты вот лучше в разгулку сходил бы куда.
Дома сиднем сидишь. Засиделся».
«Верно, – парень ответил, – и то рассудить:
Торопливости нету. Досужно.
В лес, пожалуй, не прочь я сходить,
Не увижу ль того, что мне нужно».

Лето в самую только вошло красоту.
Время было покосное.
Зреют ягоды. Травы в цвету.
Чуть не каждое утречко росное
Стал побегивать в лес паренек.
У полянки торчал обомшелый пенек.
Тут Данилка сидит спозаранку
Да глядит на полянку,
А не то по покосам пойдет,
Да не просто бредет,
А идет по траве деловою походкой,
Смотрит вниз, будто занят какою находкой:
Вот! Нашлась! И опять затерялась в траве!
А людей на покосе-то много,
Знать хотят, что у парня сидит в голове.
«Потерял, – спросят, – что?» Но посмотрит он строго,
Будто гнет его горе какое в дугу,
А потом всех улыбкой осветит
И печально ответит:
«Нет, терять – не терял, а найти не могу».
Ну, пошел разговор средь людей, разумеется:
«С парнем что-то неладное деется!»

Он вернется домой и – к станку. И сидит.
В голове его гудом гудит,
Мысли мечутся как раздраженные осы,
Эта той вперерез.
Он сидит до рассвета, а с солнышком – в лес
Иль опять на покосы.
Стал домой приносить он листки
Да цветки,
Собирая их в поле,
Все из объеди боле –
Черемицу, багульник, омег да дурман,
Резунами набьет себе полный карман.
Спал с липа он, в глазах – беспокойство,
И в руках уже смелость не та.
Стал тревожен Фомич, видя это расстройство:
«Что с тобой, сирота?»
«Не дает мне все чаша покою.
(Не чертежную чашу он тут разумел.)
Брежу, дедушка, чашей такою,
Чтобы камень в ней полную силу имел».

Начинает Данилу Фомич отговаривать:
«Ни к чему тебе кашу такую заваривать.
Ну, на что тебе чаша такая далась?
И затея такая отколь родилась?
Препустая затея, скажу тебе грубо.
Пусть там тешатся баре, как это им любо.
Мы ведь сыты с тобой, нам чего горевать.
Нас бы меньше лишь стали они задевать.
Мне подсунут узор хоть какой, не перечу.
Самому-то мне лезть для чего им навстречу?
Только лишний хомут на себя надевать».
А Данила свое: «Я худым не мараюсь,
Не для барина вовсе стараюсь.
Не уходит из глаз, все стоит предо мной
Чудо-чаша совсем в обработке иной.
Посуди: первый камень у нас, между прочим,
Ну, а мы – нас с тобой для примера возьму –
Что мы делаем с ним? Лишь себя мы порочим:
Дивный камень мы режем да точим,
Политуру наводим, – и все ни к чему.
Не хвалюсь – может быть, не рука мне,
Но желанье припало – себя растерзать,
Только полную силу, живущую в камне,
Самому поглядеть и другим показать!»

Время шло. Приказание барское в силе.
Хоть бедняге Даниле
Это было острее ножа,
Сел за барскую чашу, держась чертежа, –
За работою грусть понемногу рассеивается,
Парень смотрит на чашу, посмеивается,
Прикасается к ней, точно гладит ежа:
В ленте каменной дырки,
Да листки-растопырки,
Да резная кайма…
Можно спятить с ума!
Бросил эту работу, взялся за другую,
Не отходит почти от станка.
«Знаешь, дедко, я сделаю чашу какую?
Красоту всю возьму у дурмана-цветка».
«Эко выискал диво! Бурьян у окошка!»
Парень слушать не хочет. В запале. Горит.
А денька через три Фомичу говорит,
Как в работе какая-то вышла оплошка:
«Ладно! Дело одно надо делать – не два.
Кончу барскую чашу сперва.
А потом – за свою. Ни твои отговоры
Уж тогда не удержат меня, ни укоры.
Вижу чашу… дурманный цветок… без листвы…
Не выходит она из моей головы!»
«Эк ты как пристрастился к дурману.
Делай, делай. Мешать я не стану».
Так Фомич отвечал,
В мыслях то намечал:
Время выветрит дурь всю у парня, как водится, –
Про дурман позабудет Данилка, уходится, –
Можно к лучшему все изменить,
Если б только парнишку женить, –
Ребятишки пойдут да заботы семейные,
Сразу сникнут все эти дурманы затейные.
Барской чашей Данила опять занялся.
В год не кончить. Резьба шибко тонкая вся.
Малахит обрабатывать надо, не глину,
Ничего тут не сделать в присест.
Вот уж чаша готова почти вполовину.
Про дурманный цветок нет у парня помину.
Стал талдычить Фомич: «Среди наших-то мест
Сколько славных невест! Но среди всех невест
Нет милее Демехиной Кати.
Ты, Данилушка, к ней пригляделся бы кстати.
Девка, прямо сказать, красота!»
Так Фомич говорил неспроста,
Твердо знал он, не только угадывал,
Что Данилка на девушку сильно поглядывал.
Стал Данила красней кумачу.
«Погоди, – отвечал Фомичу, –
С чашей кончить мне дай, – до чего надоела!
Вот того и гляди, что хвачу молотком.
Ты же мне про женитьбу. Пристал с пустяком.
Подождет меня Катя. Ей думать о ком?
Есть у нас уговор насчет этого дела».