Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

А когда к устам
Красный льнет закат,
По златым следам,
Мы к иным цветам,
Мы к плодам-звездам
Удалимся в Сад.

– Дух наш, скажи! Дух наш, пророчь
Отчего мы в заре и однако в печали?
– Ибо в темную ночь
Свет Христов вы проспали.
Кто проспал, тем на дню невозможно помочь.

– Дух, помоги! Дух, измени!
Опрокинуть не можем ли час наш и время?
– Будут новые дни,
Сейте светлое семя,
Стебель в новые дни, возрастив, наклони.

– Дух, мы хотим! Дух, преклонись!
Мы глядим, мы не спим, не уснем, помоги нам!
– Обоими кипарис.
Спи. Но, чуть по долинам
Брызнут росы, проснись, и молись, и молись.

Ты прости-прощай, тело белое,
Тело белое, лик земной
Ты лежишь теперь, онемелое,
Онемелое под Луной.

Я жила в тебе, тебя нежила,
В тебе нежила сон венца.
Но меня всегда ты мятежило,
Ты мятежило без конца.

А теперь пора расставаться нам,
Расставаться нам – так всегда.
Нужно в Небо мне, вновь скитаться там,
Вновь скитаться там, как звезда.

Я отдам тебя на съедение,
На съедение злым червям.
Все же бывшее единение,
Единение радость нам.

Ты служило мне зыбкой лестницей,
Зыбкой лестницей к вышине.
Я была тебе светлой вестницей,
Светлой вестницей в нежном сне.

И когда опять в мире встретимся,
В мире встретимся в должный час,
Друг во друге мы в миг отметимся,
Вмиг отметимся блеском глаз.

Но хотя вдвойне возрождение,
Возрождение примет свет,
Для минувшего – возвращения,
Возвращения больше нет.

И любя любовь, и любя тебя,
И любя тебя вдвое вновь,
Будем счастливы, о былом скорбя,
О былом скорбя сквозь любовь.

Темный и светлый духовный наш Сад,
Солнце зашло, но не гаснет закат,
Красные вишни, златой виноград.

Ягодки словно цветы – барбарис,
В яблоках ясно румянцы зажглись,
Темный, как терем ночной, кипарис.

Нежно обнявшись с последним лучом,
Лилия дремлет и грезит. О чем?
Уж не отпустит тот луч, нипочем.

В чашу вбирая, но тем не губя,
Пресуществляя, вдыхая, любя,
Белая, примет златистость в себя.

Скоро ночная сойдет тишина,
Лилия будет бледна, но видна,
В светы одета, и тайной сильна.

Каждый есть церковь, и в каждом есть звоны,
В каждом высоко восходят амвоны.
Только когда
Он это забудет,
Света убудет,
Сердце воскликнет, что сумрак хорош,
Света убудет,
И гаснет звезда.

Что ж,
Сумрак красив,
Захватист и весело-пенист разлив,
Полая ширью владеет вода.
Сумрак хорош,
Можно ль уму возбранить
Выткать – какую понравится – нить?
Вольной быть хочет душа,
Своевольная тьма хороша.
Если вода затопила угодья,
Это весна,
Пир полноводья.
Полая влага однако мутна,
Полые воды – стоячие,
До предела всей мощи дошли.
Вспыхните, помыслы зрячие,
Пусть зазыбится в должных пределах волна.
О, внемли,
Своевольница, мысль человеческая,
Звездные зерна рассыпала в сумрак, там вон,
вдали,
Чья-то рука,
Пахаря длань и отеческая,
Звездную стелят дорогу века,
Звездные росы,
Храмы встают, озаряя откосы,
Звездные капли в качаньях морей,
Звездные души, к молитве идите, звездные души,
скорее, скорей.

Поюще,
Вопиюще,
Взывающе,
Глаголюще.

Орлом седым поюще,
Тельцом вопиюще,
Могучим львом взывающе,
Как человек глаголюще.

Четыре знака нам,
Мирволющих страстям,
Лик четырех путей,
В различности страстей.

Орлиное пенье, орлиные крылья,
Мычанье и кротость тельца,
Львиный прыжок, все мое – без усилья,
И голос, глаголанье, гул без конца.

Куда ты захочешь, смотри,
И все, что восхочешь, бери,
Ты думал, путей только три,
Их в мире безбрежном четыре.

Ты – в Мире,
Мирское – бери.

Я беру себе крылья орлиные,
Хоть люблю я уютный хозяйственный мир,
Я беру себе шири пустынные, львиные,
И стозвонное пение лир.

Четверично различно – стократно – единое.

Проходя по воздушным путям,
Я увидел безмерную долю,
От страстей через страсти к страстям и страстям
Улетаю, как все – им мирволю,
Но, когда я начну говорить, я глаголю,
И когда я пою, возвещаю я волю,
Что в великом кипеньи страстей,
Чрез которое должно пройти,
Чтоб узнать о едином пути,
О пути – от путей,
В голубой небосвод,
Где душа изберет из различности всей
Лишь простор – и полет.

Выше, ниже, Херувимы, образующие тайно
Свет и крылья, свет и дымы, лик возникший не случайно,
Жизнь творящей, нисходящей, восходящей ввысь огнем,
Трисвятую, Трисвятейшей, трисвятую песнь поем.

Да Цари, чей голос – громы в вихрях огненного дыма,
Чье величие – на копьях свитой Ангельской носимо,
Мы подымем, света примем триединого Лица,
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя без конца.

Это было на Дону, на Дону,
Вот уж третью я весну не усну.
И к чему ж я буду спать, буду спать?
Сирота нашел Отца, встретил Мать.
Там на тихом на Дону – Царский Дом,
Я пришел в пути своем в Царский Дом.
А при Доме этом сад, нежный сад,
И горит, да не сгорит, там закат.
И горит, который год, там восход,
Хоть считай, хоть не считай, спутан счет.
И, как тайна, по древам светит Храм,
Все листы-цветы, как свечи, светят там.
И со всех там сторон слышен звон,
Из каких колоколец льется он?
Из златых колоколец, иль сердец?
Где начало этой песни, где конец?
И от птиц исходит глас, столь певуч,
Что во церкви там пробил быстрый ключ.
Ключ запел, закипел, побежал,
В синем Море, на просторе, пенный вал.
Я глядел, поглядел, стал я бел,
Я с ключом над цветком звонко пел.
Чудеса. Небеса – мой Отец,
Мать-Земля – моя Мать наконец.
У Отца – два венца на челе,
Злат венец, бел венец, свет во мгле.
Мать мою он в смарагды одел.
Я пою. Или вечно я пел?

Ты пропой, моя головушка, соловушком в саду,
Ты воспой, моя головушка, Вечернюю Звезду.

Ты пропой, моя головушка, о всех качелях дней,
Ты воспой, моя головушка, качанье в глубь ночей.

Ты пропой, моя головушка, про Каму про реку,
Ты воспой всех красных девушек, ночную их тоску.

Ты пропой, моя головушка, про реку про Курень,
Ты воспой всех добрых молодцев, уведших ночи в день.