Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Засвети сияньем звездным брызги слез.
Дай алмазов темноте ее волос.
«Меркнуть рано», прошепчи, – она вздохнет.
Поцелует, усыпит, но не убьет.

Дева вещая, ткачиха,
Ткет добро, с ним вместе лихо,
Пополам.
Левой белою рукою
Нить ведет с борьбой, с тоскою.
А рукою белой правой
Нить прямит с огнем и славой.
Ткани – нам.
Дева вещая, ткачиха,
В царстве Блага, в царстве Лиха,
Где-то там.

Пой для Девы, Дева глянет,
Только ткать не перестанет
Никогда.
Сердцем зная все напевы,
Заглянул я в сердце Девы.
Полюбил, и полюбился,
В замке Девы очутился
Навсегда.
Любо мне, но душу ранит
Шум тканья, что не устанет
Никогда.

Диво вечное, ткачиха,
Тки, колдуй, но только тихо,
Не греми.
А не то проснутся люди,
И придут гадать о чуде.
Нам вдвоем с тобою дружно,
Нам не нужно, не досужно
Быть с людьми.
Дева вещая, ткачиха,
Тише, тише, в сердце – тихо,
Не шуми.

Камень. Бронза. Железо. Холодная сталь.
Утро. Полдень звенящий. Закатность Печаль.

Солнце Пьяные Солнцем. Их спутанный фронт.
Камнем первый повержен был ниц мастодонт.

Солнце Воины Солнца и дети Луны.
Бронза в бронзу И смерть И восгорг тишины.

Солнце Ржавчина солнца. Убить и убить.
Воду ржавую пьют, и еще будут пить.

Солнце тонет в крови. Мглой окована даль.
Камень был Бронзы нет. Есть железо и сталь.

Сталь поет. Ум, узнав, неспособен забыть.
Воду мертвую пьют, и еще будут пить.

Три души блуждали, вольные от жизни,
В радости эфирной неземных пространств.
Там, где нет, не будет места укоризне,
Там, в неизреченном, средь живых убранств.

Средь живущих вечно, меж всегда живого,
Три души блуждали, и спустились вниз.
Предземное царство было им так ново,
Три свечи на Небе новые зажглись.

В трех бессмертных душах вспыхнуло желанье,
Загорелись очи, зазмеился страх.
И у вышних окон, в Доме созиданья,
Замелькали руки безглагольных Прях.

Для одной души – пернатая сорочка,
Для другой души – осенний волчий мех,
Лик людской – для третьей… «Что ты плачешь, дочка?
Расскажи, поведай. Горе? Или грех?»

Плачут, плачут, плачут очи человека,
Волк в лесу боится, пробуждая страх,
Бесприютна птица в воздухе, от века.
Три души забыли о совместных днях.

Есть странные люди, безумные люди,
Что живут лишь в стремленьи одном,
В вековом они кружатся, в призрачном чуде,
Под негасимым огнем.

Над ними, под ними проходят планеты,
Сжигаются солнца со свитою лун,
Но эти безумные – ветром одеты,
Их носит, бросает бурун.

Не пьют, не едят. В том какая причина?
Кто знает? Причинен ли в полночь наш бред?
Под ветром летят, как летит паутина,
А смерти им нет.

Пойду в долины сна,
Там вкось растут цветы,
Там падает Луна
С бездонной высоты.

Вкось падает она,
И все не упадет
В глухих долинах сна
Густой дурман цветет.

И странная струна
Играет без смычков
Мой ум – в долинах сна,
Средь волн без берегов.

Ходит без ног,
Цепко без рук,
Уста без речи.
Придет на порог,
Предвестником мук
Таинственной встречи.

И взором слепым
Глядит без глаз,
Души не покинет.
Густеет как дым,
И светлый наш час
Темнеет, стынет.

Ползет без ног,
Хватает без рук,
Говорит без речи.
И доныне не мог
Ум с лукавством наук
Избежать этой встречи.

Супруг несчетных инокинь,
Любовник грезы воспаленной,
Оазис внутренних пустынь,
Твой образ дивен, взор твой синь,
Ты свет и жизнь души смущенной.

Но если именем твоим
Тереза умеряла стоны,
То им же обратили в дым
Народы с прошлым вековым,
Людей убили миллионы.

О, кто же, кто ты, зыбкий дух?
Благословитель, или мститель?
Скажи мне ясно, молви вслух.
Иль свод небесный вовсе глух?
Спаси меня! Ведь ты – Спаситель!

Многоликий, ты мне страшен,
Я тебя не понимаю.
Ты идешь вдоль серых пашен
К ускользающему Раю.

Ты ведешь по переходам,
Где уж нет нам Ариадны.
Ты как свет встаешь под сводом,
Где в Июле дни прохладны.

Ты звенишь в тюрьме жестокой
Монастырскими ключами.
Ты горишь, и ты высокий,
Ты горишь звездой над нами.

Но в то время как сгорает
Узник дней, тобой зажженный, –
И тюремщик повторяет
То же имя, в жизни сонной.

Но в то время как свечами
Пред тобою тают души, –
Ты вбиваешь с палачами
Гвозди в сердце, в очи, в уши.

И не видят, и не слышат,
И не чувствуют – с тобою,
Кровью смотрят, кровью дышат,
Кровь зовут своей судьбою.

И схватив – как две собаки
Кость хватают разъяренно –
Крест схватив в глубоком мраке,
Два врага скользят уклонно.

И твоей облитый кровью,
Крест дрожит, как коромысло,
К Свету-Слову, и к присловью,
Липнет чудище, повисло.

Разлохматилось кошмаром,
Два врага бессменно разны,
Старый мир остался старым,
Только новы в нем соблазны.

Только крючья пыток новы,
Свежи красные разрывы.
Кто же, кто же ты, Суровый?
Кто ты, Нежный, кротче ивы?

Чтоб тебя понимать, я под иву родную уйду,
    Я укроюсь под тихую иву.
Над зеркальной рекой я застыну в безгласном бреду.
    Сердце, быть ли мне живу?

Быть ли живу, иль мертву, – не все ли, не все ли равно!
    Лишь исполнить свое назначенье.
Быть на глинистом срыве, упасть на глубокое дно,
    Видеть молча теченье.

После верхних ветров замечтаться в прозрачной среде.
    Никакого не ведать порыва.
И смотреть, как в Воде серебрится Звезда, и к Звезде.
    Наклоняется ива.

Я в лесу, бродя, увидел тайный склеп.
Постучал неосторожно в тот вертеп.
Вышли духи Говорят: Зачем стучал?
В круговом вертепе каждый мирно спал.

Встали духи, и глядят светло и зло.
Восемь было их, змеиное число.
Окружил меня враждебный этот хор.
С ним навеки неразлучен я с тех пор.

В чаще бродим мы, должны блуждать мы в ней.
Зацепляемся за все шипы ветвей.
Ходим всюду, но решением судеб
Каждый вечер мы приходим в круглый склеп.