Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

Как сладкий звук, превыше вихрей стона,
Как царская добыча для царя,
Как песнь весны, как пламя алтаря,
Как лунный серп в опале небосклона.

Как миг любви, что сам себе закон,
Как звон оков законченного плена,
Как в ливне быстрых радуг перемена.

Как в сне веков единый верный сон,
Дочь лебедя, волны вскипевшей пена,
Грань торжества, звезда средь жен, Елена.

Ты мне сказала: Видишь дождь бегущий?
Но над дождем семирасцветный мост.
Там реки красок. Духи там и кущи.
Кователи рубинов, снов и звезд.

«Беги. Наш путь к ковчегу прям и прост.
Хоть прикоснись. Я встречу лаской ждущей.
Ах, птицы райской так уклончив хвост,
А крылья райской – взгляд любви берущей.

Я побежал. Спешил. Устал. Продрог.
Но был мгновенье в семицветном храме,
На пресеченьи десяти дорог.

Домой пришел лишь с мокрыми руками.
Но ты сказала: Сделал все, что мог» –
И целовала алыми губами.

Бог Приключенья, меж богов богатый,
Повел меня в безвестную страну.
Там лето за собой ведет весну,
И снова лето, зной и ароматы.

Как ожерелье, горные там скаты.
Струит рубин живую пелену,
И сердолик, мягча, зовет ко сну,
А пробуждают яркие гранаты.

Когда в опал ударишь бирюзой,
Играет конь грозы, звенит уздечка,
И серебром течет из тучек речка.

Блистает в чаше розы, за грозой,
Алмаз. Зовется ангельской слезой.
Ее тебе принес я для колечка.

Чтобы всегда мечте она светила,
Соткал я ткань ей из лучей луны,
Сорвал цветок с опасной крутизны,
И он, курясь, служил ей как кадило.

Когда в луне еще взрастала сила
И с ней взрастал разбег морской волны,
Из пены сплел я нежность пелены,
Она ее как перевязь носила.

Когда ж растаял этот поясок,
Вольнее стали падать складки платья,
Столь сделалось естественным объятье,

Как до цветка прильнувший мотылек.
Что дальше, вам хотел бы рассказать я,
Но не велит она сгущать намек.

Пред тем как здесь твое возникло тело,
В утробе, где зиждительная мгла,
Та женщина, что мать тебе была,
Лишь яблоки пурпуровые ела.

И ты глядишь всегда светло и смело,
Не зная чары ни добра, ни зла.
Высокая, румяна и бела –
С какого-то иного ты предела.

Ты – яблоня, в которой по листам
Еще не пробежало слово гнева.
К тебе еще не приближалась Ева.

И ветки не сломал твоей,
Ты вся еще с цветами в разговоре,
И пьет твой рот пурпуровые зори.

Непостижимое владеет мглой ночной,
Я слышу, как сейчас на голубой планете,
Где были мы с тобой как маленькие дети,
Расцвел цветок любви, взращенный тишиной.

Ты наклоняешься воздушно надо мной,
Твои глаза горят в благословенном свете,
Запутались вдвоем мы в ласковые сети,
Сорвавшийся ручей о камень бьет волной.

Мы свиделись с тобой как будто бы впервые,
Но где-то раньше я с тобою был вдвоем,
Над своевольным тем играющим ручьем, –

Который оросил расцветы голубые.
И будешь ты гореть в сознании моем,
И буду я тебе шептать слова живые.

Она из тех, к кому идут камеи,
Медлительность, старинная эмаль,
Окошко в сад, жасмин, луна, печаль,
Нить жемчугов вкруг лебединой шеи.

Ей даровали царство чародеи,
В нем близь всегда причудлива, как даль.
И времени разрушить сказку жаль.
Тот сад минуют снежные завей.

Я подошел к полночному окну.
Она сидела молча у постели.
Газелий взор любил свою весну.

И липы ворожили старину.
Роняли полог бархатные ели.
Ей было жаль идти одной ко сну.

Безукоризненный в изяществе наряд.
Все одноцветное, в рассветно-сером, платье.
Зеленоватость в нем всесветна без изъятья.
У пояса костер приковывает взгляд.

Столепестковая таит душистый яд.
Меняет ясность чувств. Внушает мысль объятья,
О, если б мог тебя всю, всю в себя вобрать я.
Но губы алые безгласно не велят.

И пепельных волос волна, упав на плечи,
Змеино поднялась к тяжелой голове.
Уму не верится, что кос здесь только две.

Светясь, вокруг нее поют немые речи.
Вся говорит она. И вот не говорит.
Лишь в перстне явственно играет хризолит.

Высокая и стройная, с глазами
Раскольницы, что выросла в лесах,
В зрачках отображен не Божий страх,
А истовость, что подобает в храме.

Ты хочешь окружить ее словами?
Пленяй. Но только, если нет в словах
Велений сердца, в них увидит прах.
Цветок же вмиг заметит меж листками.

И подойдет. Неспешною рукой
Сорвет его и любоваться станет.
Быть может, тот цветок тебе протянет.

Несмущена колдующей тоской,
Свет примет и улыбкой не обманет.
Но в этом сердце светит свет – другой.

Из раковин я вынул сто жемчужин,
Тринадцать выбрал лучших жемчугов.
От дальних, самых южных берегов
Был всплеск волны мне в новолунье нужен.

Миг надлежащий мной был удосужен,
Когда луна меж двух своих рогов
Скрепила хлопья белых облаков.
Весь мир волшебств тогда со мной был дружен

На пресеченьи девяти дорог,
В изломе ночи цвет сорвал я малый,
Лилейный лик внутри с звездою алой.

Сон девушки невинной подстерег,
Вплел в ожерелье, к жемчугам сгибая.
Полюбят все. Приди ко мне любая.

Я опьяню тебя моею красотою
Завладевающей изысканным стихом,
В котором яд, и кровь, и страсть, и ночь, и гром,
И, взор твой подсмотрев, внимательность удвою.

Недостижимое возьму как бы игрою,
Захват мой – взгляд души, ее огней излом,
И не заметишь ты, как всю тебя узлом
Воздушно-ласковым, но держащим, покрою.

Ты будешь с близкими, но будет дух вдали.
Ты будешь мной полна и скрытно, и певуче,
Как полон пламенем туман, скользя по круче.

Вот малая ладья сильней, чем корабли.
Сосредоточенность расцвесть готова в туче.
Гори. Мы два огня. Тебя, меня – зажгли.

Он начал колдовать сине-зеленым,
Он изумруд овеял бирюзой.
Огонь завил он красною лозой,
И пламени запели тихим звоном.