Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

В таинственной, как лунный свет, Бретани,
В узорной и упрямой старине,
Упорствующей в этом скудном дне,
И только в давних днях берущей дани

Обычаев, уборов и преданий,
Есть до сих пор друиды, в тишине,
От солнца отделенной, там – на дне,
В Атлантике, в загадке, в океане.

В те ночи, как колдует здесь луна,
С Утеса Чаек видно глубь залива.
В воде – дубравы, храмы, глыбы срыва.

Проходят привиденья, духи сна.
Вся древность словно в зеркале видна,
Пока ее не смоет мощь прилива.

Страна, где мчит теченье Енисей,
Где на горах червонного Алтая
Белеют орхидеи, расцветая,
И вольный дух вбираешь грудью всей.

Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.
За кабаргой струится мускус, тая.
И льется к солнцу песня молодая.
И есть поля. Чем хочешь, тем засей.

Там на утес, где чары все не наши,
Не из низин, взошел я в мир такой,
Что не был смят ничьей еще ногой.

Во влагу, что в природной древней чаше
Мерцала, не смотрел никто другой.
Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.

Взяв бронзовое зеркало рукою,
И раковину взяв другой, Фан-Чжу,
Он ровно в полночь вышел на межу,
И стал как столб дорожный над рекою.

Змеился лунный отсвет по ножу,
На поясе. Зеркальностью двойною
Он колдовал и говорил с луною.
Шепнул: «И до зари так продержу».

Но этого не нужно даже было.
Струился влагой лунный поцелуй.
Роса по травам и цветам светила.

Цветы дымиться стали как кадила.
И вот роса зовется Шан-Чи-Шуй,
Что значит: «Колдованье высших струй».

Земля – в воде. И восемью столбами
Закреплена в лазури, где над ней
Восходит в небо девять этажей.
Там Солнце и Луна с пятью звездами.

Семь сводов, где светила правят нами.
Восьмой же свод, зовущийся Ба-Вэй,
Крутящаяся Привязь, силой всей
Связует свод девятый как цепями.

Там Полюс Мира. Он сияет вкось.
Царица Нюй-Гуа с змеиным телом,
С мятежником Гун-Гуном билась смелым.

Упав, он медь столбов раздвинул врозь.
И из камней Царица пятицветных,
Ряд сделала заплат, в ночи заметных.

Склонившись, Китаянка молодая
Любовно ткет узорчатый ковер.
На нем Земли и Неба разговор,
Гроза прошла, по высям пропадая.

Цветные хлопья тучек млеют, тая,
Заря готовит пламенный костер.
А очерк скал отчетлив и остер,
Но лучше сад пред домиком Китая.

Что может быть прекрасней, чем Китай.
Здесь живописна даже перебранка,
А греза мига светит как светлянка.

Сидеть века и пить душистый чай.
Когда передо мною Китаянка,
Весь мир вокруг один цветочный рай.

Вэй-Као полновластная царица.
Ее глаза нежней, чем миндали.
Сравняться в чарах с дивной не могли
Ни зверь, ни рыбка, ни цветок, ни птица.

Она спала. Она была девица.
С двойной звезды, лучившейся вдали,
Два духа легкокрылые сошли.
Душистая звездилася ложница.

И с двух сторон к дремавшей подойдя,
Кадильницу пахучую качали.
Цветы на грудь легли, их расцвечали.

И зачала от этого дождя.
И, сына безболезненно рождая,
Она и в нем была звездой Китая.

Китайский красный занавес так ал,
Что у меня в глазах как бы круженье
Багряных птиц и призраков служенье
Огням заката на уступах скал.

Здесь Демон Крови краски подыскал.
Вулкан свое готовил изверженье,
Не совершил и передал внушенье
Тому, кто этот замысел слагал.

Лазурно-изумрудные деревья.
Густые гроздья голубых цветов.
И облачков закреплены кочевья.

И шесть десятков зеркалец, для снов
Той нежной, чья свершилась греза девья,
Кому весь этот свадебный покров.

Спор духов перешел уж в перебранку,
А кто хитрей, все не был спор решен.
Тогда, чтоб разум был заворожен,
Дух Юга людям показал испанку.

Дух Севера зажег мечту-светлянку.
Дух Запада, замыслив гордый сон,
Спаял всех музыкальных гудов звон.
Но дух Востока, дунув, создал танку.

Пять чувств, как пятицветную печать,
Сгустив и утончив необычайно,
Умея сердце научить молчать,

И чуть шептать, чтоб расцветала тайна,
Велел японец танке зазвучать, –
Пять малых строк поют, горя бескрайно.

В Японии, где светят хризантемы,
Как светят в небе звезды в час ночей,
В Ниппоне, где объятья горячей,
Но где уста для по целуя немы;

Где все холмы, как части теоремы,
Размерны; где, виясь в полях, ручей
Есть часть картины; где поток лучей
Златыми явит и стальные шлемы;

В Нихоне, в Корне Света, где и свет
Как будто не природно безучастен,
А с мыслью вместе и сердцам подвластен, –

Я видел сон, что каждый там поэт,
Что миг свиданья полнопевно страстен,
За страстью же – раскаяния нет.

О, Бейтензорг! Пышнейший в мире сад,
Где сонмами мерцают орхидеи,
Меняя до несчетности затеи,
Размеры, облик, краски, аромат,

Где демон ночи, притаившись, рад
Заслышать, как шуршат в лианах змеи,
И чуют задремавшие аллеи
Всех запахов ликующий набат.

Я там бродил в ночах с моей желанной,
И ящерица гекко, точно гном,
Кричала «Гекко!» где-то за углом.

Вся жизнь земная чудилась мне странной,
Я сам себе казался чьим-то сном,
Одна любовь являлась необманной.

В холодных странах светят светляки,
В те ночи, что назначены светящим,
Фонариком зеленым и дрожащим
Они в траве лелеют огоньки.

В ночах яванских рдеют вдоль реки
Крылатые светлянки, и по чащам
Скользят напевом, глазу говорящим,
Сближаются как странные зрачки.

По выдыхам земли обильной, мглистым,
Где баобаб объем раскинул свой,
Они игрой вздыхают лучевой,

Оркестром переливно-серебристым.
И смотрят с неба звезды в этот рой,
Что власть нашел быть молча голосистым.

Он жертву облекал, ее сжимая.
У дикого плененного козла
Предсмертная в глазах мерцала мгла,
Покорность, тупость, и тоска немая.