Александр Блок - Лирика. Поэмы

Что встретиться судил нам бог

В час искупительный – у гроба.

Я верю: новый век взойдет

Средь всех несчастных поколений.

Недаром славит каждый род

Смертельно оскорбленный гений.

И все, как он, оскорблены

В своих сердцах, в своих певучих.

И всем – священный меч войны

Сверкает в неизбежных тучах.

Пусть день далек – у нас всё те ж

Заветы юношам и девам:

Презренье созревает гневом,

А зрелость гнева – есть мятеж.

Разыгрывайте жизнь, как фант.

Сердца поэтов чутко внемлют,

В их беспокойстве – воли дремлют;

Так точно – черный бриллиант

Спит сном неведомым и странным,

В очарованьи бездыханном,

Среди глубоких недр, – пока

В горах не запоет кирка.

1910 – 6 февраля 1914

Всё, что минутно, всё, что бренно,

Похоронила ты в веках.

Ты, как младенец, спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках.

Рабы сквозь римские ворота

Уже не ввозят мозаик.

И догорает позолота

В стенах прохладных базилик.

От медленных лобзаний влаги

Нежнее грубый свод гробниц,

Где зеленеют саркофаги

Святых монахов и цариц.

Безмолвны гробовые залы,

Тенист и хладен их порог,

Чтоб черный взор блаженной Галлы,

Проснувшись, камня не прожег.

Военной брани и обиды

Забыт и стерт кровавый след,

Чтобы воскресший глас Плакиды

Не пел страстей протекших лет.

Далёко отступило море,

И розы оцепили вал,

Чтоб спящий в гробе Теодорих

О буре жизни не мечтал.

А виноградные пустыни,

Дома и люди – всё гроба.

Лишь медь торжественной латыни

Поет на плитах, как труба.

Лишь в пристальном и тихом взоре

Равеннских девушек, порой,

Печаль о невозвратном море

Проходит робкой чередой.

Лишь по ночам, склонясь к долинам,

Ведя векам грядущим счет,

Тень Данта с профилем орлиным

О Новой Жизни мне поет.

Май – июнь 1909

Почиет в мире Теодорих,

И Дант не встанет с ложа сна.

Где прежде бушевало море,

Там – виноград и тишина.

В ласкающем и тихом взоре

Равеннских девушек – весна.

Здесь голос страсти невозможен,

Ответа нет моей мольбе!

О, как я пред тобой ничтожен!

Завидую твоей судьбе,

О, Галла! – страстию к тебе

Всегда взволнован и встревожен!

Июнь 1909

Строен твой стан, как церковные свечи.

Взор твой – мечами пронзающий взор.

Дева, не жду ослепительной встречи —

Дай, как монаху, взойти на костер!

Счастья не требую. Ласки не надо.

Лаской ли грубой тебя оскорблю?

Лишь, как художник, смотрю за ограду,

Где ты срываешь цветы, – и люблю!

Мимо, всё мимо – ты ветром гонима —

Солнцем палима – Мария! Позволь

Взору – прозреть над тобой херувима,

Сердцу – изведать сладчайшую боль!

Тихо я в темные кудри вплетаю

Тайных стихов драгоценный алмаз.

Жадно влюбленное сердце бросаю

В темный источник сияющих глаз.

3 июня 1909

С ней уходил я в море,

С ней покидал я берег,

С нею я был далёко,

С нею забыл я близких…

О, красный парус

В зеленой дали!

Черный стеклярус

На темной шали!

Идет от сумрачной обедни,

Нет в сердце крови…

Христос, уставший крест нести…

Адриатической любови —

Моей последней —

Прости, прости!

9 мая 1909

Евг. Иванову

Холодный ветер от лагуны.

Гондол безмолвные гроба.

Я в эту ночь – больной и юный —

Простерт у львиного столба.

На башне, с песнию чугунной,

Гиганты бьют полночный час.

Марк утопил в лагуне лунной

Узорный свой иконостас.

В тени дворцовой галлереи,

Чуть озаренная луной,

Таясь, проходит Саломея

С моей кровавой головой.

Всё спит – дворцы, каналы, люди,

Лишь призрака скользящий шаг,

Лишь голова на черном блюде

Глядит с тоской в окрестный мрак.

Август 1909

Слабеет жизни гул упорный.

Уходит вспять прилив забот.

И некий ветр сквозь бархат черный

О жизни будущей поет.

Очнусь ли я в другой отчизне,

Не в этой сумрачной стране?

И памятью об этой жизни

Вздохну ль когда-нибудь во сне?

Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,

Купец, рыбак, иль иерей

В грядущем мраке делит ложе

С грядущей матерью моей?

Быть может, венецейской девы

Канцоной нежной слух пленя,

Отец грядущий сквозь напевы

Уже предчувствует меня?

И неужель в грядущем веке

Младенцу мне – велит судьба

Впервые дрогнувшие веки

Открыть у львиного столба?

Мать, что поют глухие струны?

Уж ты мечтаешь, может быть,

Меня от ветра, от лагуны

Священной шалью оградить?

Нет! Всё, что есть, что было, – живо!

Мечты, виденья, думы – прочь!

Волна возвратного прилива

Бросает в бархатную ночь!

26 августа 1909

День полувеселый, полустрадный,

Голубая гарь от Умбрских гор.

Вдруг – минутный ливень, ветр прохладный,

За окном открытым – громкий хор.

Там – в окне, под фреской Перуджино,

Черный глаз смеется, дышит грудь:

Кто-то смуглою рукой корзину

Хочет и не смеет дотянуть…

На корзине – белая записка:

«Questa sera [10]… монастырь Франциска…»

Июнь 1909

Умри, Флоренция, Иуда,

Исчезни в сумрак вековой!

Я в час любви тебя забуду,

В час смерти буду не с тобой!

О, Bella [11], смейся над собою,

Уж не прекрасна больше ты!

Гнилой морщиной гробовою

Искажены твои черты!

Хрипят твои автомобили,

Твои уродливы дома,

Всеевропейской желтой пыли

Ты предала себя сама!

Звенят в пыли велосипеды

Там, где святой монах сожжен,

Где Леонардо сумрак ведал,

Беато снился синий сон!

Ты пышных Медичей тревожишь,

Ты топчешь лилии свои,

Но воскресить себя не можешь

В пыли торговой толчеи!

Гнусавой массы стон протяжный

И трупный запах роз в церквах —

Весь груз тоски многоэтажный —

Сгинь в очистительных веках!

Май – июнь 1909

Флоренция, ты ирис нежный;

По ком томился я один

Любовью длинной, безнадежной,

Весь день в пыли твоих Кашин?

О, сладко вспомнить безнадежность:

Мечтать и жить в твоей глуши;

Уйти в твой древний зной и в нежность

Своей стареющей души…

Но суждено нам разлучиться,

И через дальние края

Твой дымный ирис будет сниться,

Как юность ранняя моя.

Июнь 1909