Женя Новиков - kniжka (сборник)

– Алё, кто звонит?

– Белый с синим цветком.

– Dear Beth?

– Элизабет?

– Как ты узнал мой номер?

Я рассказал.

– Мне эта фотография очень нужна.

В общем, мы встретились утром в кафе BROL. Подумать только, даже здесь, в Хараре, есть BROL! Попили кофе. А фотографию она мне подарила. Сказала, что видит, что мне она нужнее. И вот настал день концерта. Я, конечно, ни о каком концерте уже не думал, я ни о чём уже не думал. Я думал, как бы мне остаться в Африке. Желательно навсегда. Концерт должен быть на главной площади. Элизабет по телефону объяснила мне, где это. Народу собралось человек триста. Главным образом, чёрные. Где-то и она была. Тут на сцену вышел вокалист, Мэтью Кофф и сообщил на ломаном русском, что нуждается в человеке, знающем по-польски. Вот это да! Это же я! Не помню, как оказался на сцене с Dear Beth. Всё, что от меня требовалось – это кричать в микрофон что-нибудь по-польски во время концерта. Вот так.

И сейчас, когда не только я её, но и (это точно, потому что вокруг ни души) она меня не видит, я на наших польских просторах, когда я гуляю в поле с собакой, или один, кричу (с музыкой Dear Beth в наушниках), кричу что есть силы: «ELISABETH!!!»

Зовут меня Анджей Завацкий. На самом деле-то, конечно – нет. На самом деле – Женя Новиков. Но разве это кому-нибудь может быть интересно? Так что зовут меня Анджей Завацкий. Я живу с мамой, которой скоро будет сто лет, в деревне под Катовице, это в Польше. Я люблю свою маму, хотя мне всего пятнадцать лет, а с годами привязанность усиливается. Я не богат, но у меня есть сто рублей золотой монетой. Я её выиграл в школе в этом году на конкурсе проектов. Мой проект назывался «Пражский подземный поезд». Там готические церкви, от которых остались только шпили и купола, предстают во всей красе. Да, во всей своей подземной красе. Я храню ещё свои пражские рисунки. С того времени, как мы с мамой ездили туда. Это было семь лет назад. Когда мы вернулись, то нашли на кухне записку от папы. «Ухожу» – вот всё, что было написано в ней. Мама улыбнулась и сказала: «Одиссей». Так мы его и называем теперь. Ещё… Что же ещё сказать? Ещё у меня в Африке есть подруга. Она настоящая негритянка. Я посвятил ей свой отчёт о поездке в Зимбабве этой зимой. Если вы не читали его, то он называется Элизабет. Осенью Элизабет приедет погостить в Польшу. Я ей покажу единственный в мире аэропорт в Катовице. Там стоят ржавые и никому уже не нужные самолёты. Раньше, когда она существовала, на них летали в Америку. Весна уже подходит к своему календарному концу и работы очень много. В огороде мы с мамой всю прошлую неделю сажали картошку. Надеюсь, Элизабет оценит её по достоинству. Ведь даже придирчивые русские туристы раскупают её нарасхват. Можно подумать, что у них картошка невкусная. Никогда не был в России и очень хочу там побывать. Если верить тому, что показывают по телевизору, там есть такие города, население которых превосходит население всего остального мира. Но пока я не могу туда поехать. Пока мне нет двадцати одного. Зато я съездил в Африку.

Летом не было времени написать ни строчки в ежедневнике, откуда я всё это переписываю. Что я делал летом? В основном мотался с огорода на рынок. Мама на всё лето уехала в Москву к своей подруге по переписке. Так что пришлось управляться одному. Хорошо, что есть велосипед. Со дня на день приедет Элизабет. Надо ей сегодня позвонить.

– Ставлю сто рублей на то, что это ты.

– Привет, Анджей! Ты прямо богач.

– Не поверишь, сегодня продал сто килограммов овощей.

– Я привезу тебе ананас.

– Спасибо.

Каким-то образом Элизабет довезла целый букет цветов для моей мамы, которая как раз вернулась из Москвы. Вечером мы будем есть большущий ананас. А сейчас мы отправляемся все втроём в Катовице к фотографу. Мой папа работал фотографом в Катовице. Занятие несложное, но довольно прибыльное. Фотограф в Катовице один, а фотографии нужны всем. В городе живут три тысячи людей, и, если каждый хотя бы раз в год, хотя бы на свой День рождения, закажет себе фотографию, то – по два с половиной рубля, это будет… Э-э… Нормально будет. Ну, ещё содержание фотолаборатории, расходные материалы… Но всё равно – нормально. Мама была так рада цветам, что взяла их с собой в Катовице. На велосипеде мы поместиться бы не смогли, так что пошли пешком. Пешком от нашей избушки до главной площади Катовице сорок пять километров, это я измерил три года назад, когда мама подарила мне шагомер. Хочу ещё сказать, что зимой я бросил курить, а Элизабет не знала об этом. Она привезла мне африканских сигарет. Они совсем без фильтра и коричневого цвета. Мама сказала, что отвезёт их своей подруге в Москву в следующем году. О ужас! Это значит, мне предстоит ещё одно огородное лето. Но мама успокоила меня. Она поедет весной. А Элизабет сказала: «Мне очень нравится у вас в Польше. Я хочу здесь остаться. У меня есть четыре тысячи фунтов. Я продала свой дом в Нигере, чтобы купить дом здесь». Это было потрясающим сюрпризом для меня. Но это было ещё не всё. Через два дня мы с Элизабет снова пошли в Катовице. На вокзал. Встречать двух её рабынь, Анжелку и Ирину. Оказывается, в Африке есть рабство! Ирина в Мюнхене отстала от поезда, так что Анжелка приехала одна. Ну, если так выглядят рабы! Она приехала в платье, сверкающем золотом, с золотыми волосами, часами, кольцами и браслетами.

– Хочешь, подарю? – спросила меня Элизабет.

– А что мне с ней делать?

– Что мужчина делает с женщиной.

– А что он делает?

И тут, видимо разозлившись, Элизабет поцеловала меня. Прямо в губы. Потом в левый глаз, в правый. И лизнула мой нос. Так делает и Фед, моя собака. В смысле – в нос. Потом Элизабет отвернулась от меня и сказала, повернув голову через плечо, что ей нужно идти. И ушла. Я решил, что она одна будет покупать дом. На какой-нибудь домишко в Катовице ей хватит. А что мне теперь делать с этой золотой Анжелкой? «Что мужчина делает с женщиной». Я подошёл к ней и лизнул её в нос. Она засмеялась. Как мне показалось, золотым смехом. Мама нам не очень обрадовалась. Такие вещи, как похожие имена, её не трогают. Анжелка же была так рада вернуться в Европу, откуда она была родом, что постоянно лезла целоваться. Я, конечно, не намекал ей на то, что я её новый хозяин, у нас тут не принято так, владеть людьми, но и «освободителем», как она меня называла, быть не хотел. Наступил ноябрь. Анжелка теперь не так блистала. В пальто и в валенках на босу ногу ходила за водой и растапливала печь. Надо сказать, что раньше я это делал, но надо же человеку чем-то заниматься. Ещё хочу сказать, что привык к ней, к её поцелуям за это время. Она часто смеялась. И мы раз в неделю ходили смотреть на самолёты в Катовице. Мама тоже привыкла к Анжелке. И однажды даже заявила, что возьмёт её в Россию весной. Анжелке было двадцать два года. Но больше всех она понравилась Феду. Они гуляли часами по полям, пока я был в школе. Однажды мы сидели у меня в комнате, и я решил показать свои детские рисунки из Праги. «Родина» – прошептала Анжелка. Сняла с себя платье, гольфы и … часы. Так Прага подарила мне ещё и золотые часы. Женские, правда, но всё равно здорово. Как была без одежды, схватив мои рисунки, она убежала к себе в комнату. Мама теперь не часто вспоминала Элизабет. Всё, что о ней напоминало – это букет засохших африканских цветов. Завтра мне исполнится шестнадцать. В школе мне сказали, что я дурак, что всего лишь взял часы, что я не воспользовался ситуацией. Вот так, каждый раз за день до дня рождения на меня что-то находит, просыпается совесть. Я вернул часы.