Уильям Вордсворт - Волшебный дом

Иль этот пони, карла злой,
Его к кикиморам завел?
Иль в тот он замок нежилой
Попал, где вьется духов рой,
Погибель там свою нашел?»

Увы, в сердцах она упрек
Шлет и бедняжке Сьюзен Гей:
Не захворай она не в срок,
Он был бы с ней, ее сынок,
Утехой до скончанья дней.

Сама от горя не своя,
Она и доктора корит.
Потом конька настал черед —
Хоть нравом так уж кроток тот,
Что мухе зла не причинит.

Вот домик докторский; она
Бежит к дверям его в слезах.
А за спиною город лег,
Он так широк, в нем сто дорог —
И тишь, как в небесах.

Стучится в докторскую дверь,
Стучит, зовет и так и сяк.
Тот высунулся из окна,
Моргает, щурится со сна
И поправляет свой колпак.

«Где Джонни, доктор, мой сынок?» —
«Ты что шумишь в столь поздний час?» —
«Простите, сэр. Я Бетти Фой.
Пропал сыночек бедный мой,
Его видали вы не раз.

Он… слабоват чуток умом».
А тот сердито ей в ответ:
«Да что мне до его ума?
В своем ли ты уме сама?»
Хлоп ставней – и его уж нет.

«Ох, горе мне! Хоть помирай! —
Запричитала Бетти Фой. —
Где мне его теперь искать?
Несчастней есть ли в мире мать?
Пропал, пропал сыночек мой!»

Мутится ум – куда теперь,
В тот темный дол? Безжизнен он
И пуст, куда ни посмотри.
И бой часов – пробило три! —
Звучит, как похоронный звон.

И вот – назад, в обратный путь.
И диво ль, что в беде своей,
Тоскою смертной сражена,
Забыла доктора она
Послать к бедняжке Сьюзен Гей?

Вот снова поднялась на холм.
Лишь дали мглистые кругом.
Куда теперь? Да и невмочь
Уже бежать ей. Что за ночь!
И ни одной души кругом.

Не слышен в чуткой тишине
Ни конский шаг, ни глас людской.
Лишь можно слышать – но не ей! —
Как меж полей бежит ручей,
Как травы всходят над землей.

Перекликаясь в синей мгле,
Все стонут, ухают сычи.
Так души тех, что влюблены,
Но злой судьбой разлучены,
Друг другу знак дают в ночи.

Вот пруд. И Бетти перед ним
Остановилась, вся дрожит:
Так тянет вниз ее вода!
О смертный грех! И от пруда
Она в смятенье прочь бежит.

И села наземь наконец,
И плачет, плачет в три ручья.
Теперь уж молит и конька:
«Ты привези домой сынка,
Скотинка добрая моя!

Уж я ль не холила тебя?
Не лучший ли тебе овес
В кормушку клала? Верно, ты
Сам заплутал средь темноты
И в дальний лес его увез?»

И птицею взметнулась вновь —
Стенать и мешкать ей не след!
Коль пруд ее на смертный грех
Чуть не навел, то мыслей тех
Сейчас уж и в помине нет.

Теперь, читатель, не пора ль
Нам взор на Джонни обратить?
Я медлю – дар мне тот ли дан?
Какой волнующий роман
Я в рифмы должен перелить!

Быть может, он с конем – как знать? —
Скитается меж горных скал,
С небесной вровень синевой,
Чтоб, с тверди сняв, принесть домой
Звезду, которую искал?

Или, к хвосту конька лицом
Разворотясь, в себя ушел
И, думой чудною пленен,
Нем и недвижен едет он,
Как всадник-призрак, через дол?

Иль он охотник, дик и смел,
Гроза баранов, бич овец!
Вот тот лужок – неделек пять,
И вам его уж не узнать:
Дотла опустошен, вконец!

Иль демон он, исчадье зла,
Весь пламя с головы до пят;
Как вихрь он мчит, взметая прах,
Трусливым душам всем на страх,
Что перед дьяволом дрожат!

О Музы! Дале вас молю —
Ваш давний верный ученик:
Как, в меру дара моего,
Мне воссоздать хоть часть того,
Что испытал он, что постиг?

Но, Музы! Это ль мне ответ?
Ответ на всю мою любовь?
Вы отвернулись от меня,
Ни вдохновенья, ни огня
Дарить мне не хотите вновь!

Что ж… Кто вон там, в тени ветвей,
Где водопад взрывает тишь,
Застыл, как праздный пилигрим?
Беспечный всадник, а под ним
Пасется мирно конь-малыш.

На волю своего конька
Ездок, видать, отдался весь.
Что ночь ему и что луна?
Все как в романе – суть ясна:
Ведь это Джонни! Он и есть!

И пони с ним, приятель наш.
А что ж бедняжка Бетти Фой?
У ней на сердце все мрачней:
Шум водопада слышен ей,
Но Джонни – где же он, родной?

Глянь, кто у пони на спине!
Прочь все тревоги, Бетти Фой!
Смахни слезу, раздвинь кусты —
Кого вдали там видишь ты?
То он, сыночек твой родной!

Ну что ж к нему ты не спешишь?
Стоишь – застыла, Бетти Фой?
Не леший он, не призрак он,
Ведь это твой бедняжка Джон,
Сыночек неразумный твой!

И руки вскинула она —
Зашлась от радости – стрелой
Метнулась – чуть не сбила с ног
Лошадку: «Джонни, мой сынок,
Голубчик ненаглядный мой!»

А Джонни радостно мычит,
Потом залился смехом вдруг —
Лукавым, ласковым – как знать?
Но с жадностью впивает мать
Из уст родных малейший звук.

Вкруг пони мечется она,
То к морде, то к хвосту спешит;
Все в ней поет – а на глаза
Нет-нет и набежит слеза
И там печально так дрожит.

Но Джонни цел! Она его
Целует, гладит то и знай,
И вся сияет, и слегка
Сынка стыдится и конька —
Но радость бьет в ней через край!

И пони шлепает она,
И теребит, и шутит с ним.
А пони, может, тоже рад,
Но на восторги скуповат,
И вид его невозмутим.

«А доктор – Бог с ним, мой родной!
Бог с ним! Ты сделал все, что мог!» —
И за узду конька взяла
И прочь от места отвела,
Где пенился поток.

А звезды уж почти сошли
С небес, и над холмом луна
Бледнее полотна. В кустах
Уж слышно шевеленье птах,
Хоть песнь еще и не слышна.

Бредут они лесной тропой,
И каждый думой полн своей.
Но кто спешит навстречу им,
Заботой раннею гоним?
Она, старушка Сьюзен Гей!

Она о Джонни не могла
Забыть средь всех жестоких мук:
Куда, болезный, он пропал?
Все ближе страх к ней подступал,
И – отступал недуг.

В тревоге неотвязной ей
Чего-чего не мнилось вдруг!
И билась мысль, метался ум
В смятенном вихре этих дум —
И отступал недуг.

«Нет, муки этой мне не снесть!» —
И вот, не тратя лишних слов,
Она все силы напрягла,
С постели встала – и пошла,
Как бы на властный зов.

И вот бежит, все в ней дрожит —
Найти б их только удалось!
И вдруг вдали своих друзей
Завидела – и сердце в ней
От радости зашлось!

Бредут они домой сквозь лес,
И не перестает звучать
Сычей погудка под луной.
С нее рассказ я начал свой —
Уж ею и кончать.