Уильям Вордсворт - Волшебный дом

О вы, явленья чудные на небе
И на земле, видения холмов
И духи мест пустынных! Не напрасна
Была забота ваша обо мне,
Когда, преследуя меня средь детских
Забав – в лесах, пещерах, средь холмов,
На всем вы оставляли отпечаток
Желания и страха, в океан
Земную твердь вседневно обращая,
Кипящий, где как волны набегают
Восторг и страх, надежда и тоска.
В любых занятьях наших, в круговерти
Чудесной зим и весен, я всегда
Следы волнений этих находил.

Мы жили, словно птицы. Солнце в небе
Не видело долин, подобных нашим,
И радости столь шумной и веселья —
Таких не знают, верно, небеса.
И ныне радуюсь, когда припомню
Леса осенние, молочно-белых
Орехов грозди; удочку и леску —
Сей символ упованья и тщеты, —
Что звали нас к источникам средь скал,
От звезд и солнца лето напролет
Укрытых, к водопадам на изломах
Речушек горных. Сладко вспоминать!
И сердцем прежним ощущаю снова
Тот дивный трепет, напряженье то,
Когда с холмов в июльский полдень ввысь
Взвивался змей воздушный, натянув
Свои поводья, словно резвый конь,
Или с лугов подхваченный внезапно
Ноябрьским ветром, застывал на миг
Средь облаков, чтобы потом рвануться
Куда-то и, отвергнутым, на землю
Вдруг рухнуть всею тяжестью своей.

Вы, домики смиренные, нам кров
Дарившие тогда, забуду ль ваши
Тепло и радость, святость и любовь.
Среди приветливых полей какими
Уютными казались ваши кровли!
Каких только не знали вы забот
И не чурались их! Однако ж были
У вас и праздники, и торжества,
И радости простые: вечерами,
Собравшись у каминного огня,
Как часто мы над грифельной доской
Склонялись низко друг напротив друга
И крестики чертили и нули
В баталиях упорных – впрочем, вряд ли
Их удостою описанья здесь.
А то еще вкруг белого, как снег,
Стола из ели, вишни или клена,
Сойдясь за вистом, посылали в бой
Войска бумажные – от настоящих
Их отличало то, что после всех
Побед и поражений не разбиты
И не забыты были, но в поход
В составе прежнем выступали вновь.
Компания престранная! Иные,
К сословью низкому принадлежа,
По прихоти судьбы вдруг возвышались
Едва ли не до трона, замещая
Правителей усопших. Как тогда
Гордыня распирала их – всех этих
Бубен и пик, треф и червей! А нам
Как сладко было всеми помыкать!
Издевкам, шуткам не было конца,
Когда потом, словно Гефест с Небес,
Ниц падали – великолепный туз,
Сей месяц на ущербе, короли
Опальные и дамы, коих роскошь
Сквозь тлен еще светилась. За окном
Меж тем шел дождь, или мороз жестокий
Все пробовал на зуб, и лед, ломаясь
На озере близ Истуэйта, порой,
К воде сползая, долы и холмы
Протяжным звуком оглашал, похожим
На вой изголодавшихся волков.

И тщательно припоминая здесь,
Как дивною наружностью Природа
Меня пленяла с детства, занимая
Мой ум величием и красотой
Своих созданий, и пристрастье к ним
Старалась пробудить, все ж не забуду
О радостях иных – происхожденье
Их мне неведомо: как временами
Средь шума и тревог я ощущал
Вдруг чувства новые – святой покой
И тишину – и словно сознавал
Свое родство со всем, что на земле
Живет и дышит, и внезапно вещи
По-новому мне открывались, будто
Спешили донести простую весть
О том, что жизнь и радость суть одно.

Да, отроком еще, когда земля
При мне раз десять свой свершила круг,
К чудесным сменам приучая ум,
Я Вечной красоты уж замечал
Присутствие и часто по утрам
Вдыхал ее, как вьющийся туман
Долины, и в недвижной глади вод,
Берущих цвет у тихих облаков,
Ее, казалось, созерцал лицо…

Однажды я стоял на том Холме.
Я школьник был тогда. Но сколько лет
Мне минуло, я не припомню. Час
Прекрасно помню, год же позабыл.
Узрев уединенный сей приют,
Я в одночасье перестал спешить
(Мой шаг тогда поспешен был, мечты
Ребячливы) и произнес, вздохнув:
«Какое счастье – жить в таких местах!
А если умирать – да, если мысль
О смерти посетит меня в раю,
Где я стою – то здесь и умереть!»
. . . .
Зеленый край я видел с высоты,
Что не дурманит, но возносит. Вниз
Долина уходила, ввысь – холмы.
Я долго там стоял. И, право, мог бы
Всю жизнь на этом месте простоять.
Да лучшего и не сыскать: щедроты
Природы дарят отдых бренной плоти,
А дух взволнован: разве можно здесь
Остаться равнодушным? Я стоял
И думал о летящих облаках,
О ветерках, что рябью по воде
Расходятся и наперегонки,
В хлебах, в росистых травах вновь и вновь,
Играя, гонят за волной волну.
О солнце, птицах, бабочках, тенях,
Об ангелах, крылатых существах,
Царящих надо всем, что взору их
Открыто. Так глядел я, и во мне
Дух взволновался. Я в тот миг обрел
Свободу, радость, мощь, но – лишь в одном:
С лугов на горы мчаться, с гор – в луга,
На остров с брега, с острова – на брег,
То на простор, то в угол. То в поля
Цветов душистых, то в лесную глушь.
То ввысь, то вниз. И это все вместил
Сей свод огромный. Я подумал: вот
Мой милый дом; долина – вот мой мир.
. . . . .

Примите же меня, мои Холмы.
В сей ясный день я чувствую сполна
Защиту вашу. Вы всегда со мной.
Сродни надежной пристани в ночи.
О, как тебя прекрасной не наречь?
Да, ты нежна, нарядна и прекрасна,
Долина. И исполнена покоя
Твоя улыбка. Всем довольна ты.
Довольна: вот скала, лесистый склон,
Вот озеро с зеленым островком
Среди бессчетных склонов каменистых,
Вот церковь и дома. Порой бок о бок,
Но чаще порознь, словно россыпь звезд,
Глядят из палисадников своих,
Подбадривая трепетно друг друга,
Как звезды сквозь прорывы в облаках.
Что нужно нам? Ведь нам даны ручьи,
Лугов и гор зеленый окоем,
И рощи, и холмы под щедрым солнцем,
В лугах – стада, а в кущах голоса
Небесных птах – внезапный этот звук,
То тут, то там, с рассвета до заката
Поющий тем, кто ходит по земле,
Пустынность и безмолвие небес.
Все это есть у нас. И в сотне мест
Иных. Но больше не сыскать нигде,
Нигде (да не фантазия ли это?)
То чувство, что приходит здесь. О, здесь,
Где в душу мне оно вселилось в детстве,
Здесь, где царит оно и днем, и ночью.
Здесь, и в умах избранников, что с ним
Не расстаются, где б ни оказались.
То чувство – как назвать его? – то чувство
Величия, покоя, красоты,
Той связной святости земли и неба,
Что это место времени творят.
Убежище для многих, милый дом,
Предел, приют последний, средоточье
Всего и перекресток всех дорог,
Та цельность, что без страха и упрека
Сама себя вершит себе на радость.
Довольство и единство во плоти.
. . . . .

Сменилась трижды зимняя луна
С тех пор, когда Грасмир, долина наша,
Нас приняла. Был ясен небосвод,
Он нас тепло приветствовал и вел
К порогу дома в нашем новом доме,
Того, что вскоре стал любовью нашей
В другой, большой любови. Тьма легла,
Рождая тьму с ее тишайшей ношей
Покоя и довольства, но в домишке.
Ей было неуютно, к чужеземцам
Она приглядывалась. А теперь
Нас любят здесь. Прекрасная Долина
Нас полюбила. Пусть жестокой бурей,
Два месяца не затихавшей бурей,
Она испытывала наши души.
Но души были ей верны во мраке.
Поэт не оставлял своих напевов,
Пел непривычно бодро и светло
Среди лесов безмолвных и холмов,
И пастухов, которым чужда радость
Звучания.
Но вот врата Весны
Раскрылись. И суровая Зима
Гостей своих весне передала,
Чтоб та потешила их в этот день,
И день за днем. О, что была за радость
Слетевшимся на половодье птицам
С их гомоном. Пусть, узники Зимы,
Они привыкли к ней. Но в этот день
Ликуют, позабыв свое унынье,
И как же с ними мне не ликовать?
Я счастлив – пусть, в отличие от них,
Мне не дано подняться в небеса,
Беспечно воспарить и там кружить
Средь множества других таких же, чьи
Движенья суть гармония, а танец —
Само великолепие. Гляди,
Они кружат, парят – за кругом круг
Над озером – своим родимым домом,
Круги все у́же, все тесней, полет
Приволен и беспечен. А теперь
Круг шириною с озеро, и снова
Круги и петли – в самой вышине
И над землей, вперед и вновь назад,
Как если бы единый правил дух
Полетом безустанным. И когда
Они в десятый раз летели, я
Решил, что кончен их полет. Но чу! —
Летят опять. Я слышу крыльев шум:
Едва-едва, потом сильней, потом
Над головой – и вновь едва-едва!
Играй же, солнце, в пестром оперенье.
Вода и лед сверкающий, явите
Летуньям светлый облик их. Пускай
Себя они увидят в водной глади,
Чуть ярче и отчетливей, когда
К ней спустятся – и снова к небесам
Подобно молнии взметнутся, отдых
Презрев и притягательность воды.
Возрадуйся, весна! Сей день – он твой.
Дарованы не мне лишь одному —
Мне, с радостью глядящему вперед —
И нежный ветерок, и солнца свет.
Они милей мне, чем счастливый хор
Любви, твое семейство, о весна,
В густой листве резвящийся беспечно.
И только пары белых лебедей
Не вижу я. О, почему их нет?
Да, их двоих – о, почему их нет
В чудесный этот день? Как мы с сестрой,
Они из дальних прибыли краев,
Чтоб поселиться здесь в тиши и мире,
Избрав долину, хоть могли избрать
Любой из уголков земли. Пока
Два месяца не утихала буря,
Мы видели их каждый день вдали
От берега, где тише. Нам они
Старинными знакомцами казались,
И всей долине. Но сильнее прочих
Их полюбили мы: за красоту,
За тихий нрав, за верность, а еще
Мы видели в них родственные души:
Они, как мы, сей выбрали приют,
Пока чужие здесь – и мы пока
Чужие здесь; они вдвоем – и мы
Вдвоем, и точно так же одиноки.
Куда ж они исчезли? День за днем
Я их искал, но тщетно. Ни в полете
Не видел их, ни в синей полынье,
Что стала новым домом их, в котором
Жила бок о бок мирно эта пара —
Союз, священной дружбой осененный.
Увидим ли мы их в году грядущем
И уцелел ли их союз, как наш?
Сдается мне, теперь уже не время
Питать надежды. Может быть, Пастух,
Владелец смертоносного ружья,
Их разлучил, погнавшись за добычей —
А лучше бы не тронул, ради ближних
Своих и ради агнцев на горах.
Я думать предпочту, что смерть нашла
Обоих сразу, милость им явив.
. . . . .