Юрий Щеглов - Проза. Поэзия. Поэтика. Избранные работы

Вершинный характер этого момента карьеры Ивана Ильича тщательно оттенен предшествующим развитием сюжета: (а) ему предпослано Отказное движение (определение этого термина см. в примечании 16) в виде неполучения должности в провинции; (б) эта неудача в провинции и удача в Петербурге сцеплены каузально (будучи обойден по службе, Иван Ильич начинает хлопотать и в результате получает должность в столице), образуя конструкцию Внезапного поворота, о которой см. далее. Контраст «благоустройство новой квартиры/смерть» достаточно красноречив и многомерен, особенно если рассматривать его в слегка заостренной форме: «новоселье/погребение».

Подробный анализ детских рассказов Толстого см.: Жолковский и Щеглов 1987: гл. 7–8.

Разделение конструкции ВНЕЗАПНЫЙ ПОВОРОТ на каузальную и ментальную разновидности не следует понимать как проведение непереходимой грани между последними. Ничто не мешает, например, тому, чтобы некоторый объективный механизм внутри самого действия, приводящий к перелому в его течении, сочетался с субъективной слепотой или инертностью наблюдателей, не замечающих перелома уже после того, как он произошел. Вполне резонно также предположить, что любой ментальный ВНЕЗАПНЫЙ ПОВОРОТ имеет каузальный аспект, состоящий в том, что некоторый объективный механизм, заключенный в самом действии, приводит в определенный момент к прозрению ошибающегося наблюдателя, к повороту от непонимания к пониманию, от невидения к видению. Возможны, конечно, и иные формы соединения и взаимоперехода этих двух основных разновидностей.

О конструкции Мнимая окончательность (которая сама по себе, по определению, есть ВНЕЗАПНЫЙ ПОВОРОТ ментального типа) см. Жолковский и Щеглов 1987: 138–140).

«Человек [в пушкинском понимании] существо сложное, обладающее разнородными, часто противоречивыми страстями и свойствами <���…> Пушкина <���…> отталкивала от себя установка романтиков на живописный и титанический характер <���…> Его герои – обыкновенные, средние люди, с обычными недостатками <���…> Перед нами почти всегда многосторонние характеры, развернутые более или менее широко» и т. д. (Лежнев 1966: 199–201). Предельно драматичные события, происходящие с обыкновенными людьми в реалистических обстоятельствах, – комбинация, несомненно, возлагающая большие задачи на технику контраста, совмещения и согласования, т. е. на сюжетность в изложенном выше понимании.

Далее в этой главе цитаты из произведений Пушкина даются по Большому Академическому изданию (Пушкин 1937–1959) с указанием тома римской цифрой и страницы – арабской.

Письмо к Пушкину, датирующееся около 26 декабря 1836 г., цит. по Гиллельсон и Мушина 1977: 23.

О мотивах Вальтера Скотта у Пушкина см. в особенности работы Д. П. Якубовича (Якубович 1928, Якубович 1939), а также Грин 1965.

Интересно, что наряду с такой Услугой за услугу, где благодарным должником оказывается «монарх», существует противоположный случай. В некоторых сюжетах, в частности, фольклорных, чудесное спасение или иная ценная ответная услуга приходят со стороны слабосильного существа, от которого трудно было ожидать какой-либо пользы: от мыши, птички и т. п. Между этими двумя полюсами, очевидно, располагаются все остальные варианты Услуги за услугу.

См. аналогичную роль очереди в сюжете, рассматриваемом в статье: Тема, текст, поэтический мир: стихотворение В. Гюго «Sur une barricade…» (Щеглов 1979–1980: 274).

Подобное нарастание в три фазы, из которых вторая представляет собой убывание нужного качества, т. е. играет отказную роль по отношению к третьей, было хорошо известно С. М. Эйзенштейну, который иллюстрировал его именно примерами из Пушкина.

Ср., например, его анализ строк из «Руслана и Людмилы»: Тот опрокинут булавою, / Тот легкой поражен стрелою, / Другой, придавленный щитом, / Растоптан бешеным конем (IV, 82) : «Булава – средней тяжести предмет, стрела – легкий и копыта – самый тяжелый. Как начинает Пушкин? Он идет не по прямой линии – стрела, булава, копыта, а дает сначала средний уровень – булаву, потом переходит к легонькому предмету, с тем, чтобы со всей тяжестью обрушиться копытами. Как хитро это подведено: не простым нарастанием, а тремя ударами!» (Эйзенштейн 1955: 84–85).

Этой схемой Пушкин пользовался нередко. Можно наблюдать ее, например, в попытках станционного смотрителя получить доступ к Дуне в Петербурге (выпровожден гусаром за дверь – хитростью проникает в дом и видит Дуню – грубо спущен гусаром с лестницы) или в ухаживании Германна за Лизаветой Ивановной (Лизавета Ивановна видит Германна, стоящего на улице под окном, – Германн исчезает, Лизавета Ивановна забывает о нем – Лизавета Ивановна, выйдя из дома, видит Германна лицом к лицу, крупным планом). Совершенно аналогичная последовательность – в фильме А. Хичкока «Незнакомцы в поезде» ([«Strangers on a Train»]; женщина в многолюдном парке замечает следующего за ней в отдалении мужчину, заинтересована, постоянно оглядывается – оглянувшись в очередной раз, не видит его – внезапно обнаруживает, что он стоит рядом с ней).

Чистых примеров мы в настоящий момент указать не можем, но из этого не следует, что данную последовательность нельзя занести в «словарь» литературных мотивов и конструкций условно, еще до подыскания соответствующих иллюстраций.

В ступенчатых построениях происходящее со слугой или животным может служить предвестием того, что произойдет с господином: так, в новелле Петрония о матроне из Эфеса солдат, уговаривающий женщину прекратить пост, сначала добивается этого от служанки, которая постится вместе с госпожой. Примером оригинальной субституции слугой хозяина может служить баллада А. К. Толстого «Василий Шибанов», где слуга добровольно принимает за хозяина очистительную казнь за измену последнего, которую он внутренне не одобряет. О роли животных как субститутов и «продолжений» (extensions) человека см.: Жолковский и Щеглов 1987: 105–106. Особым и интересным вопросом является возможная роль того обстоятельства, что именно Савельич – этот типичный представитель русского национального характера и, по выражению кн. В. Ф. Одоевского, «самое трагическое лицо» повести – оказывается медиатором между двумя протагонистами эпизода, узнавая Пугачева и будучи узнан им, в то время как сами Гринев и Пугачев друг друга не узнают. Это, однако, относится уже к собственно тематическому плану повести, более глубокое исследование которого должно быть предметом особой работы.