Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

— Если сомкнулась вода
словно бы навсегда,
помни, что правда — ныряльщица,
не утопленница, а выживальщица…

— Утешитель мой, вот беда —
истекают мои года,
потому и тревожу воды
я, не ждущий у моря погоды.

На волнах купальщица,
а на дне утопленница,
а в небе птица…

— Господи, выслушай исповедь!
— Слушаю, — молвил Господь. —
Ночь.
Микрофон Вселенной
включился,
а что я скажу?

Что-то слишком большой резонанс,
как-то дует из бесконечности,
кто такой я, в конце концов?

И спросил я у Господа:
— Господи,
как себя чувствуешь?
Не устал ли ты помнить все бывшее
и всё знать наперед?

Бог ответил мне по-японски,
я старался его понять…

— Мама, если б ты была
во главе земного шара,
ты б его уберегла
от последнего пожара!

Прожив солидный срок,
припомнил все подробно,
и был правдив итог:
жизнь неправдоподобна.

Сердце — где оно?
Скрыто в груди.
Солнце — где оно?
За облаками.
Но освещаются близнецами —
Солнцем и Сердцем —
наши пути.

Историки умней Наполеона.
Легко судить о линиях судьбы
им после драки. Только до Тулона
кто б угадал его среди толпы?

Зерно в земле, звезда во мгле,
слова в душе и плод во чреве —
единый код во всем посеве.

Осознал. Содрогнулся. Привык.

Снова тщится тень
за день
обойти кругом
мой дом.

В семи театрах каждый день играю…

Здравствуй я у которого сердце справа
только к тебе удается прижаться
сердцем к сердцу
не наискосок

Антисолнце —
черные дыры.
Антидоноры —
это вампиры.

Какое будущее у прошлого?

Я спросил у камня сколько ему лет
а нисколько — сказал —
чего нет, того нет

Быть только собой
поэту не удается:
увидит хромого,
и нога сама подвернется.

Жизни звук
разобрать бы суметь:
свет — смех,
снег — смерть…

Геометрию в руки взяла
и, поморщась, швырнула обратно:
все неверно — свобода кругла,
а обязанности квадратны!

Осторожно, упорно
подбирал ты ключи
для дверей, что не думали вовсе
от тебя запираться…

Если сразу открою вам сумму я,
а слагаемых не назову —
не узнаете, что я думаю,
чем живу.

Солнце скрывает Вселенную,
свет — золотая завеса,
ночью бездонная истина
в бездне бессонным видна.

Детство превращается,
юность превращается,
зрелость превращается,
старость прекращается.

Бытуем в городе, в котором токи
сосредоточены, наведены
на нас и где истории потоки
в истоки наших судеб вплетены.

Убивался кто-то к ночи:
стала жизнь на день короче!
А другой решил иначе:
стала жизнь на день богаче!

С возрастом, как с перевала,
я смотрю, и глаза мои сухи:
видел я, из какого прекрасного материала
делаются старухи.

Не два края, куда направлены
указатели — Правда и Ложь:
зло к добру поперек приставлено,
словно к сердцу нож…

— Мыслей нет у красотки! — заметил дурак,
подхватила бессильная зависть,
но сама красота — чьей-то мудрости знак,
гениального замысла запись!

Пусть за равноправие все мы,
но знайте, мои дорогие:
мужчина — создатель системы,
а женщина — это стихия!

Постарела и та молодежь,
за которой ты думал угнаться…

Я потерял свою мечту:
она осуществилась.

А король-то голый!..
Вся земля
убедилась.
Торжествует разум.
Но Поэт невидимое глазом
зрит,
не замечая короля!

В голове отсутствует
единодержавие,
признавайся, умница,
не таись:
в правом полушарии —
православие,
в левом полушарии —
атеизм.

Годы годам равны?
Господи, глупость какая!
Горы вот,
вот валуны,
прочие — галька морская.

Злу нужна стремительность. Быстрее
обокрасть, разрушить, погубить…
Миг жесток. А длительность добрее:
это время строить и любить.

Кому доро́га мудрости дана
и жизнь длинна — с годами понимает:
смерть издали огромна, но она
по мере приближенья —
исчезает.

— Гиены, исчадье геенны,
мы худшее в мире зверье!
— Мы — люди, мы песня Вселенной,
мы очи, мы ключик ее!

Посюсторонним, посюсторонним
мы, окруженные, как на войне,
мертвых на скорую руку хороним,
горько слезу в самолете оброним,
мчимся, не помним, что видим во сне…

Интравертная длится коррида
в расщепленном мозгу индивида,
в результате — то густо, то пусто,
левый разум и правые чувства…

Не бессмертье, чей призрак
маячит в бессонной тоске:
бесконечная партия —
два короля на доске.
Где ж судья-судия,
где волшебник, не знающий правил,
кто б фигуры вернул,
а не то чтобы время прибавил…

Очевидец ничего не видит,
времени не чует современник,
ясность наступает после жизни,
вечно длится мертвое мгновенье…

Потомки радуются ломке,
а повзрослеют — заболеют
тоской-любовью к древним стенам
и глухотою к переменам.

Что ответишь ты мне,
если я ничего не скажу?

Я видел, как церковь плодила безбожников,
а безбожники — к Богу толкали…