Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

И бедный гроб качнулся. Тишина.
Снега. Россия. Темная дубрава.
Дубы седые смотрят величаво.
И в голых сучьях кружится луна.

Не понимая, смотрит неизвестный
На темный гроб, на павшего коня,
Но, бубенцами дикими звеня,
Кибитка мчится из лесов окрестных.
Выходит из кибитки человек
В широкой шубе, пасмурный и строгий.
Смахнув слезу, идет он по дороге, —
Его глаза не позабыть вовек.
Усталость в них, и мука, и отчасти
В разрезе глаз холодная хандра,—
В ней отразилась давняя пора,
Мятежных дней тревоги и напасти.
«Куда?» — «Я в Остров». — «Что же, по пути».—
«Один?» — «Вдвоем». — «Вы по делам казенным?»

Тургенев долго взглядом полусонным
Глядит на гроб, — к нему не подойти.

«Попутчик мой…» Он не спешит с ответом,
И смутно сердце, сжатое тоской.
Не веря, вдруг доверился приметам
Безвестный путник в шапке меховой.

«Убит… Дуэль… А вы еще не знали?»
Ползет туман предутренний с озер.
Как тихо губы пухлые читали
Чужой судьбы последний приговор!..

Ямщик горланит. Медленно по логу
Идет старик. И пасмурно в лесу.
Не в силах сразу выронить слезу,
Тургенев молча смотрит на дорогу.

Зевает он, припоминая встречи.
«Далеко нам?» — «Да, нам еще далече».
И дальше едет, темный от обиды,
Еще томимый давешней молвой,
Еще вдыхая ладан панихиды,
Еще читая вслух за упокой.

За ним, как бы спасаясь от погони,
От злых речей, от ярости свинца,
От всех врагов, напуганные кони
В родимый край увозят мертвеца.
Там в синеве, за облаком, кровавый
Холодный свет — родные берега,
Безвестный путник позабыл снега
И снова вспомнил утро русской славы.

Тогда он жил на берегах далеких,
И бредил юг поэмами его.
Дни помыслов прекрасных и высоких
И самой чистой дружбы торжество,
Когда стихи доверчиво твердили,
Под звон стиха страдали и любили,
О вольности мечтали и порой,
Твердя стихи, кончали путь земной.

И с той поры в пути неутомимом
Идут года, овеянные дымом
Волнений, странствий, вечных переправ,
Шлагбаумов, походов и застав.

Путь на Арзрум. Грузинские нагорья.
Глухой Урал. Солончаки степей.
Страны родной ночные лукоморья
И берега неведомых морей —
Всё пройдено. И вот опять дорога.
В лиловых пятнах белые поля.
Последних дней последняя тревога, —
И мерзлая расступится земля.

Есть в русском языке богатство дальних стран,
Народа русского тысячелетний опыт.
Вот песню заведут, и слышен сквозь туман
Татарских всадников неумолимый топот.

На утренней заре народная душа
Уже дружна с землей, и мало ей простора,
Поведает певец, одной мечтой дыша,
Богатырям ее про подвиг Святогора.

И вот идут они из муромских лесов,
Из полных стариной посадов и селений,
Выходят на заре в простор чужих снегов,
Туда, где ночь шумит, где вьется след олений.

В болотцах и лесах рубили города, —
За просекой лесной таился град старинный.
Хоть вытоптала их Батыева орда,
Народ не умирал, жил богатырь былинный.

Под игом вновь обрел он мужества слова,
Упорства своего особенное свойство,
В неведомых боях его душа жива,
И польское бежит, объято страхом, войско.

Пускай в слепую ночь ливонский пес рычит,
Бродяга-рыцарь пусть тоскует о разбое,
Но русская земля жива — и бой кипит,
И кровь вдруг залила всё озеро Чудское.

Тевтонским полчищам поставлен тут предел,
Навек свободным стал туманный край Приморья,
И паруса бегут по золотой гряде
От старых свейских сел до белого Копорья.

Потом пришла пора — и поднял бунт стрелец,
Но Петр непобедим, — пусть бьют валы слепые,
И ждет народ: когда ж появится певец,
Который воспоет грядущий день России?

Кто будет он? И где родится? И когда
Впервые загремит на мир стихом суровым?
Московский старожил его приял в года,
Когда кончался век, что назван был Петровым.

Его предтечей был архангельский мужик.
На гордой высоте упорный сын поморов
Водить в далекий край слова стиха привык,
Как в детстве парус вел среди морских просторов.

Но нет числа всем тем, кто был в учителя
Назначен для него, всем сохранившим слово, —
Не их ли в смертный час всех приняла земля
Из мининских полков, из войска Пугачева?

Народной песни дух, былин заветный строй,
Преданья, что сложил моряк и дальний горец,
И крепостной мужик, и странник, и герой, —
Всё передал ему народ-языкотворец.

Сказительница дум ему верна была,
Улыбкой молодой его зарю встречала,
Предчувствуя беду, как сына берегла
И колыбель его в полночный час качала.

В изгнаньи и тоске текли его года,
Но радость он воспел, внук ратников старинных,
И славен город тот, где юности звезда
Всходила на заре при кликах лебединых.

Метель шумит в лесах, и дышит тяжело,
Как отгул медных труб, как зов победный,
Старинный парк в снегу. Спит Царское Село,
И снова бродит тень тропою заповедной.

О, как еще свежа далекая пора!
Ровесницы стихов, спят сосны вековые.
Был сделан вызов ей велением Петра —
И Пушкиным тогда ответила Россия.

И вот уже века живут его судьбой…
Да будет ныне мир внимать его рассказам,
Из всех певцов земли он самый молодой, —
Он солнце воспевал — и он прославил разум.

Еще была зима, и снег лежал на склонах,
И в тихом полусне огромная луна
Сияла, уходя в края снегов зеленых,
А сразу за мостом встречала тишина.

Когда-то в давний час на бедный подоконник
Домашнюю герань поставил старожил,
Зевал он на заре, читая старый сонник,
И водку, на цветах настоянную, пил.

Скучна его зима, темны следы в сугробах,
Но только весть несут, что есть во льдах проход,
Зовет он в трудный путь матросов большелобых,
На полных парусах бежит рыбацкий бот.

Есть у меня друзья, — я с ними выйду в море,
Волна качнет гальот — я посмотрю назад,
Увижу старый дом и якорь на заборе,
В прибрежье голубом затерянный посад.

Отсюда вьюжный путь на Шпицберген и в земли
Студеной стороны — поморский смелый след.
Столетия прошли, и обликом не тем ли
Нас поражают вдруг герои наших лет?

Есть в светлых их глазах отвага новгородцев,
Сроднилась их душа с душою корабля,
И веруют они, как деды, что прорвется
За вечный полюс вьюг поморская земля.