Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

И вот живет писчебумажный мир:
Героя в чернильный ад ввергают за грехи
И в картонажный рай за доблести возводят.

Слепая ночь восходит над Европой,
Заря шумит над нашею страной.
Уже идет герой в литературу прозы,
Сквозь дым и гарь, сквозь корректуры,
Как через весь громоздкий этот мир.

«Немало погибло ребят на фронтах,
С винтовкой в руках,
С цигаркой в зубах,
С веселой песенкою на губах».

А нынче —
Мы снова подходим к боям,
Как в годы Упорства и славы,
И новые песни Выводит баян
Друзьям из-за Нарвской заставы.

Пускай по бульварам
Ночною порой
Несутся вприсядку
И с гиком,
Друг другу вручая
Условный пароль,
Запевочки Гопа со смыком:
«Так бесперерывно пьешь и пьешь,
Гражданам прохода не даешь,
По трамваям ты скакаешь,
Рысаков перегоняешь
И без фонарей домой нейдешь».

Не «Яблочко» нынче баян заведет,
Нет! Глотка срывается в марше.
Мою он давнишнюю песню поет
Про легкое дружество наше.

Ту песню, которую я распевал, —
Ее затянули подростки,
Она задымилась в губах запевал,
Как дым от моей папироски.

Товарищ, товарищ, проходят бои,
Мы режемся разве что в рюхи,
И скоро к перу привыкают мои
Привыкшие к «ма́ксиму» руки.

Но так же, как прежде, я верен боям
И го́дам упорства и славы,
И песням, которые водит баян
Друзьям из-за Нарвской заставы.

Все звезды остыли, но знаю, тебе уж
Доро́гой, что гнет на далекий фольварк,
Такою же ночью встречался Тадеуш
Костюшка, накинувши плащ и чамарк,

За ним палаши небывалого войска,
Шумят портупеи, как ночь под Москвой,
И клонится сумрачный ветер геройства
Над трижды пробитой твоей головой.

«Отчизна! Не знаю я тягостней судеб,
Чем эти скользящие навзничь струи,
Кто шаткою ночью ту землю забудет,
Которую кровью и потом поил».

Отчизна!
Но, впрочем, невнятны названья:
«Отчизна»,
«Отечество»,
«Родины дым»
В стране, где глухая тропа партизанья
Сегодня следом легла молодым.
И вот стеариновый меркнет огарок,
Торопится дюжина жбанов и чарок:
«Польша от мержа до мержа,
Мать Ченстоховская, ты ль
Тонкими пальцами держишь
Знамени польского пыль».

За пустошью цвета застывшего воска
Встает арьергард незнакомого войска.

Прислушайся! Это не ветер, а отзыв,
Мешая границы, дороги, мосты,
Сливает текстильные фабрики Лодзи
Со сталелитейною вьюгой Москвы.

От кинжала, который за вольность
Подымают в дворцах королей,
От мужицкого бунта на волость
Уходящих в безвестность полей,

Над путями любого простора,
Распростертыми в мгле и в пыли,
Где стучат гильотины террора
Восемнадцатым веком земли.

Но не так, исподлобья ощерясь,
Как лавина срываяся с гор,
Христианство свергавшая ересь
Подымала на церковь топор.

Так ночами прошла поножовщина
В безалаберный лад кистеней, —
Талым следом метет пугачевщина,
Бьют дреколья с киргизских степей.

Он проходит вдоль снежного поля.
Волчьим следом ложится заря.
В эту полночь «Народная воля»
Обрекает на гибель царя.

Но романтик, мечтатель и спорщик
Слышит ветер с далеких сторон,
И хранит дина́мит заговорщик,
Террористом становится он.

И за грохотом царской кареты
Он последнюю бомбу берет,
Эти легкие руки согреты:
«Хорошо умереть за народ».

Сумрак смертью и гибелью дразнит,
Но пускай вырастают во мглу
Эшафоты отверженной казни,
Барабаны стучат на углу.

Есть террора последняя мера:
То надменная смерти латынь,
Что врывается в гром Робеспьера,
В нескончаемый треск гильотин.

Над путями любого простора
Это снова обходит века
Угловатой походкой террора
Нестихающий гром ВЧК.

Разве ты этой песни не знала, —
Там Республика строит полки,
Там проходят столы Трибунала,
Моросят на рассвете штыки.

Самый дальний, неведомый правнук!
По-другому деля бытиё,
Так проносим мы заговор равных
Во бессмертное имя твое.

Демократия, сумеречный сон,
Истерзанная пулями стихия,
В парламентский оледенелый сонм
Уже вступала запросто Россия.

Так вся страна — дешевые подмостки,
Провинции полуночной урон.
Четыре бьют хвоста четыреххвостки
От четырех отверженных сторон.

То крякая, то прямо оседая,
Не пощадивши больше ничего,
Тогда вкатила вольница седая
Сюда отгулы грома своего.

И вот идет великая проверка,
Братаются заводы и полки,
Сентябрь пылит над ставкой главковерха,
Как над глухою заводью реки.

Ефрейторы и унтер-офицеры
Георгиевский растоптали крест,
Их исполком уже пьянит без меры
И циммервальдской левой манифест.

Фронты гремят, они ложатся в дыме,
Они сражений лузгают туман,
И реет имя Ленина над ними,
Как громовой столетний ураган.

Например, это небо, которое
В полусонке почти, в забытьи,
Расписное, зеленое, скорое,
В роковые летело рои.

Например, это небо, прошедшее,
Побираясь, по ситным дворам,
То глухое, то вдрызг сумасшедшее,
Оголтелое небо дворян.

Там спириты, и спирт, и раздоры
До рассвета качают столы.
Ту Россию ведут мародеры,
Продают ее из-под полы.

Там от самого теплого марта,
От морозного дыма страстей,
Будто шкура, распластана карта
Объявляющих бунт крепостей.

То кондовая вся, то ледащая,
То гремя, то мурлыча едва,
Ты проходишь как шлюха пропащая,
Позабытая мною Москва.

Вот уклада дворянского зарево,
На заре первопутком звеня,
Синим отблеском сумерки залило,
Дребезжа, ослепило меня:

«Берег весь кишит народом, —
Перед нашим пароходом
Де мамзель, де кавалье,
Де попы, дез офисье,
Де коляски, де кареты,
Де старушки, де кадеты» [8] И. Мятлев. .

Этот Запад отвержен, как торжище.
«Sensations de madame Курдюков».
Что ж, Россия дворянская, топчешься
Над скварыжною далью веков.