Владимир Галат - Запах берёзовых почек

Из тьмы веков натура с живописцами
взирают на толпящийся народ:
когда же за скучающими лицами
вдруг Искра Божья вспыхнет, снизойдёт.

Тогда, забросив все законы Гегеля,
на улицу в вечерние часы
её проводят из-под кисти Брейгеля
красивые породистые псы…

Над вершинами сосен
облака, как обрывки снов…
ветер просто несносен —
заглушает наброски слов.

Солнца луч на зелёном —
изумруда волшебный свет,
бриллиантовым фоном —
от росы незаметный след.

Здесь – о вечном – и только,
и судьба замедляет бег…
паутинкою тонкой —
незаконченный чей-то век.

Воздух стылый запрятал звуки.
Туман недвижим,
на студень похожий.
Тревожно. Зябко. Дует на руки
случайный прохожий.

Ветер срывает остатки разума
с крыш, деревьев,
собак и кошек.
Всё сереет, глупеет разом —
знакомо, на что-то похоже.

Каждая щель сквозит тревогой.
Сумрак резкий,
бесшумный и быстрый.
Тьма погасила на скользкой дороге
огней пугливые искры.

Небо наметило тихо во мраке
удары судьбы
заблудшему веку.
И это понятно даже собаке,
но только не человеку.

Исчезнет день, как булка к чаю,
как дым никчёмной сигареты.
Уносит всё – не замечаем,
на остановку нет билета…

Ушёл надежды пароходик
на глубину судьбы тревожной…
А мы по вечности проходим —
жаль, оступиться невозможно.

Всего на миг… Хоть на полстолька —
восторг – зубами, с диким хрустом!
И на Луне – мазурку, польку!..
Тогда за жизнь… не будет грустно.

Плывут по небу облака…
а мне бы выжить…
чтоб – звёзд жемчужная река
и месяц рыжий.

А где-то рядом журавли
зовут отважно…
на самый краешек земли,
на самый важный.

Эти ноты и краски
вольный ветер приносит,
заплетает их в косы
на манер африканский.

Месяц, преданный лоцман,
след жемчужный кометы…
заплутавший луч солнца…
шёпот звёзд неприметный.

Те же мысли о вечном
наполняются смыслом…
и всё так же беспечно,
не вовеки… не присно.

На земле лежало море и дышало,
и висели полусонные медузы…
И простора было много – места мало —
китобои и подлодки, сухогрузы.

Проплывали… всех мастей, в рыбацком чине,
плавниками рыбы в трюмах шевелили.
А на суше повара ножи точили
и стрекозы отдыхали среди лилий.

И в слезах лежало море, и в печали…
Чешуя уже на рыбах не сверкала,
вся исчезла под подошвами сандалий.
Люди тоже огорчались – рыбы мало.

Этой ночью,
так же,
как и другой —
только думать, не спать.
Опускать
усталой
дрожащей рукой
карандаш на тетрадь…

Чтобы утром
так же,
как и другим,
прочитать нараспев.
И понять,
что нет
фальшивой строки —
это тоже успех…

Только редко —
чистый звук
в тишине…
встрепенётся душа!
И летят
слова,
кружат в вышине —
я стою… не дыша

До сих пор, хоть убей, не пойму:
в чём вина этой доблестной птицы?
Журавли не нужны никому —
всем достаточно скромной синицы.

Мне созвучна природа листа:
он – зелёный, я – вечнозелёный.
Я букварь не на раз пролистал,
может, что подзабыл без пелёнок?…

Свет и тьма – как здесь много всего,
и всего… непростительно мало!
Мне для жизни хотя б… лук-севок.
И ещё… чтоб шарманка играла.

…Летели в руки розы из корзин,
переливались броские одежды…
Загадочный ночной ультрамарин
тревожил душу и сулил надежду.

Витали мысли в свете фонарей,
визжали тормоза, шуршали шины,
ямб догонял и обгонял хорей —
сжимал и разжимал любви пружины.

Шептали звёзды: «Ты её дождись…»
Пророчество дарил шамана бубен.
Казалось, продолжается вся жизнь —
и прошлая, и та, что ещё будет…

Я заново учусь и видеть, и ходить.
От новых горизонтов обмираю.
Я ветра песню по-иному понимаю.
И, кажется, нашёл связующую нить.

Когда всё тело ощущаешь звоном
и время в нём вибрирует струной.
Всё исчезает, только с тихим стоном
вдруг возникает чистый звук, родной.

И ты один, отброшенный от мира.
Перед тобой – пугающая высь.
Потуги жалки разглядеть кумира.
Кумир не нужен – возвращайся в жизнь!

Вот и Киев осенний
остался загадкой,
дальше станции Буча
судьба не пустила.
Было всё второпях,
втихомолку, украдкой:
разговоры – в полслова,
поцелуи – вполсилы.

Говорила —
потом меня видела часто…
Отчего же нам выпала
доля такая:
Промелькнёт силуэт —
оглянёмся напрасно,
видно, зря наши души
друг друга искали.

Чтобы долго не ждать тебя —
больше, чем вечность —
говорят, на земле
есть какое-то средство…
Вспоминай иногда
тот единственный вечер —
как смотрел на тебя
и не мог наглядеться…

Этот дождь бесконечный
идёт, не пропустит,
эти капли как слёзы —
внезапны и жгучи…
Ничего – впереди,
кроме давящей грусти,
и лишь тучи – навстречу,
багровые тучи.

Изумрудная ниточка елей
остаётся таинственной сказкой.
На пружинистой мшистой постели
белый гриб чародейной окраски.

А над лесом – пронзительно синий
лоскуточек на чистом и белом.
Там автограф творожистых линий
самолёт оставляет умело.

В проводах кувыркаются птицы,
перелётные ангелы рая.
Как голодная злая волчица
ветер воет, и всё замирает…

Тают в сумерках птицы и ели,
показались златые чертоги.
Запоют у крыльца менестрели,
пожелают счастливой дороги!..

На чёрном фоне перламутровые крылья
за веткой сакуры теснили важно цвет.
А сами птицы – в серебристой пыли,
и колебался клюв, как розовый пинцет.

Чернеет фон пятном загадочно-глубоким,
в нём утонули кисти мастера, резец.
Но вспыхнет глаз во тьме огнём высоким,
светлеет фон и появляется творец.