Дмитрий Кимельфельд - В те времена

И тогда
Вспыхнет все как будто,
И замрут минуты,
Бег свои нам отдав…

Бьют часы.
По ступенькам утлым
Вниз сбежало утро,
Звезды погасив…

Он играл на трубе,
сыпал ноты как спелые вишни,
Будто душу его
вел по райскому саду Всевышний…

Он играл на трубе,
будто плакал навзрыд об умерших.
Ну, а сам в забытьи
посягал на бессмертье, не меньше.

Он играл на трубе
в захолустном приморском вертепе,
Словно кони неслись,
распластав свои гривы над степью…

Он играл на трубе,
будто губы его вспоминали,
Как на Лысой горе
мы его второпях распинали…

Он играл на трубе,
словно чуял страданья и гибель, —
Но прощал нам свой крест
и намеренья наши благие.

Он играл на трубе,
и глаза закрывал от восторга…
Море билось о мол
и заря поднималась с востока.

Эх, что-то Ночь сегодня заневестилась, —
Фату надела снежную невесть с чего
И на девичник собирает всех подружек,
А те подружки — Метель да Стужа

Там на столах дымится зелье,
Блюда с яствами гуськом…
А как пойдет у них веселье —
Поглядеть одним глазком…

А как пойдут плясать подруги,
Станут Ночку провожать —
Поведут ее под руки
В белы платья наряжать.

А женишок-то у нее — наверняка, наверняка! —
Хмельной Декабрь, седой Декабрь

Да ты уж, батюшка-Декабрь,
К ней с добром, да к ней с добром, —
Натерпелась эта Ночка, — ох! —
С постылым Ноябрем

Он все дождями, все дождями —
Сколько дней, ах, сколько дней! —
Как вожжами, как вожжами
Бил по ней…

Только Август-бедолага
С нею голову терял, —
Как ее на дне оврага
Обнимал да целовал!

Только зря, да только зря
Он шаль из чистых звезд дарил:
Пришли сваты от Сентября —
Ее Сентябрь засентябрил

А тебе-то, пареньку,
Не удержать ее ни в жизнь:
Хоть в кандалы ее закуй —
Все равно она сбежит

Да мне-то в том что за беда —
Снег во дворе иль лебеда!
Мне хоть полчасика поспать бы —
Да нет, в соседском доме — свадьба,
И там в углу, под образами
Она — с зареванными глазами

Эх, что-то Ночь сегодня заневестилась,
Фату надела снежную невесть с чего
Да мне-то в том что за беда —
Снег во дворе иль лебеда
Снег во дворе иль лебеда

В те времена, тогда, вначале,
Когда мы дней не замечали,
Да что там дней — нас годы мчали
И золотые имена
В морозном воздухе звенели,
Их вкус был краше карамели…
И наши губы пламенели
В те времена, в те времена.

В те времена, тогда, крылаты,
Мы презирали циферблаты
И шли в Христосы и Пилаты,
Не зная, какова цена
Любви горячечной и гленью,
Предательству и просветленью…
Нас всех роднило Вдохновенье
В те времена, в те времена.

В те времена, тогда, о, Боже,
Мы превращали травы в ложе
И, злых кузнечиков тревожа,
Мы пили лунный свет до дна…
В июльских храмах медно-стенных
Восторженно, самозабвенно
Сводили счёты со Вселенной
В те времена, в те времена.

В те времена, тогда, казалось,
Что прожита такая малость,
Что уйма времени осталась,
Что мы надышимся сполна
Дождями, травами, лесами…
Что никогда не станем сами
Твердить глухими голосами:
«В те времена, в те времена!..»

Пусть говорят: «Любовь слепа!» —
Так мстит избранникам толпа.
Пусть к бездне нас ведёт тропа
Слепой любви. Но я — не внемлю!
Я вижу всё таким, как есть:
И мрак, и свет, и кровь, и честь,
И — снова в драку буду лезть
За эту женщину и землю!

Но если вправду я ослеп,
И мой безумный пыл нелеп,
И если в темноту, как в склеп,
Меня слепая Вера прячет —
Где ты, мой горький поводырь?
Веди меня на тот пустырь,
Куда Всевышний допустил
Счастливых — как и я, незрячих.

Там ходят граждане толпой —
Кто пулей был сражён слепой.
Идут и в баню, и в запой
Все вместе. Им нельзя иначе!
Я думал — среди них поэт,
Которым грезил с детских лет,
Но мне открыли там секрет:
Поэтов бьют лишь пулей зрячей!

Там пьют всё то же, что у нас.
Но разливают не на глаз,
А так — на слух! И всё — как раз!
В таких условьях дружбе — крепнуть!
А хряпнув, скажут, например:
«Вон, этот — знаешь, кто? Гомер.
Всю «Одиссею» помнит, зверь!
А если вру — пусть мне ослепнуть!»

Моя возлюбленная, пой!
Восславим жребий тот слепой,
Который выпал нам с тобой —
Незрячими узнать прозренье!
И как бы ни был рок жесток, —
Я б кровью подписал листок,
Чтоб только дьявол или Бог
Нам дал уйти в одно мгновенье!

Так пусть слепа моя судьба!
Пусть не стереть клеймо со лба —
Ей до последнего столба
Я буду верен по-собачьи:
За стаи галок в феврале,
За листья в монастырской мгле,
За горький холмик на земле
И — пусть зовут меня незрячим!

Она сказала так: «И письменно, и устно
Могу я присягнуть суду любого дня,
Что овладеет мной один лишь Заратустра:
Ведь он пророк, а я — поклонница огня».

Я думал: в голове её ещё туман драм,
Тургеневский порыв, шекспировский стишок…
Я в шутку: «Как зовут, — спросил, — Вас?»
— «Саламандра!» —
И пламени язык Вселенную обжёг!

Отречься б мне, уйти, сказав: «С огнём не шутят!»,
Но любопытства бес завлёк меня в гарем…
Я прикоснулся к ней, горя священной жутью,
Но на свою беду, как видно, не сгорел…

Я был плотью и кровью, — а значит, как все.
Но в тот раз мне
Удалось миг прожить
в белой, бешеной, огненной плазме!..
Пусть я предал воздушную нашу среду,
но все прелести рая
Отдаю — за безумную страсть век гореть, не сгорая!
Пламени языки в меня жадные очи вонзали.
И как трагик на «бис»,
я всю ночь умирал в душном зале.
Зал не рукоплескал — зал тот был залом ада.
Но царила она в нём — моя Саламандра!
Что было до того — забылось, как интриги
Провинциальных дач. И, прошлое кляня,
Я понял, что теперь из тысячи религий
Я выберу одну — Религию Огня!

Мы прятались вдвоём в мартены, печи, домны…
Штыки температур оберегали дверь.
И прокляв бег минут, меня ласкал бездомный
Мои золотой мираж, мой недомашний зверь…