Любовь Тильман - Отголоски

Ещё десяток лет… потом другой…
Худой старик в изношенном жилете…
Согбенная старушечка с клюкой,
– А знаешь, я такой, как ты, не встретил…
– А мне жизнь довелось прожить одной…

Что, о погоде в Тель-Авиве,
Тебе я рассказать могу?!
Всё то же, что в ретроспективе,
На этом древнем берегу.

Стекают летом, душным жаром,
Фотоны солнечных лучей,
Сжигая, словно бы пожаром,
Седые травы пустырей.
Вода у берега, как в ванне -
Не охлаждает ни на пядь.
И ночью воздух, словно в бане,
Нормально не даёт поспать.

Зимой, когда благословенна,
Гремящих ливней неуют…
Но зелени вскипает пена,
Как в сказке, пустыри цветут.

В конце зимы всё так прекрасно,
И воздух – хочется дышать,
Ушли дожди, и небо ясно,
Одно лишь слово – благодать.
Не холодно, ещё не жарко,
Прохладой веет по ночам.
Цветами зелень пышет ярко,
Льнут насекомые к цветам…

А дальше? – Далее всё то же:
Бьёт Солнце жалящим ключом…
Здесь на весну и не похоже,
Хамсин лишь дышит горячо.

Меня спросили, где беру сюжет.
Я расскажу. Какой же здесь секрет?!
Возьми кусочек сердца, тот где боли,
Щепотку счастья, прожитого соли,
Три ложки разновозрастной любви,
Души своей частичку оторви,
И в блендере эмоций всё смешай…
Улавливать лишь строчки успевай.
Они, словно туман, сквозь всё сочатся,
Имеют свойство быстро испаряться
И оседать, слипаясь в забытьё…
Но, что поймать успеешь – то твоё.

Ты пахнешь летом земляничным,
Духмяным хлебом, молоком,
И чем-то несказанно личным,
В открытом платьице простом.

Цветок огня под тазом медным,
В тарелке, розою, сироп…
Твоим движением балетным,
Я б вечность любоваться мог.

Ты, словно сказочная фея,
Готовишь зелья от всех бед.
И я несу, чуть-чуть робея,
Цветущей бузины букет,
Календулы, горца, аира,
И лепесточки васильков…

Я принести тебе полмира,
Моя любимая, готов…

Благому блага нет в подлунном мире,
Хоть и открыта неба благодать.
И в славном песнопенье, и в сатире,
Всё не дано ему блага познать.

Сочувствие – лакейством назовётся,
Не принимая доброты всерьёз.
Зло на добро, усмешкой, отзовётся.
И жалость отольётся болью слёз…

А он всё также любит и смеётся,
Жалеет каждый сорванный росток,
И для чего под золото мир гнётся,
Живя сквозь войны – не возьмёт он в толк.

Вчерашнее – бьётся кленовым листочком в окно,
Ему прирасти к своей ветке, увы, не дано.
А завтра – уже прорастает листвой молодой,
Цветущей, пылающей ярким бриллиантом, травой.

Они – «да» и «нет», в бесконечной цепи Бытия.
Съедает свой хвост, нарастая от шеи, змея.
Не стоит грустить, ничего не меняет тоска.
Ещё есть возможность… Ты лучше посмейся пока.

Ввергает в ступор нас
Бессмысленность движенья…
Одним прекрасным днём,
Когда не ждём «звонка»,
Жизнь предъявляет счёт.

И к горлу пристаёт
Последняя строка,
Страшась остаться в нём
Одна, без продолженья…
Теряя в миг свой шанс.

Мы себе создаём неуют,
Умножая шуршания шин.
По утру нам не птицы поют,
А ревут миллиарды машин.

Хоть меняй каждый день адреса,
Но в бессонницах душных ночей,
Воет трасса на все голоса,
Словно демоны мчатся по ней.

Смешно влюбляться в мира миражи,
И в чувственные верить отражения.
Нас не спросив, нас погрузили в Жизнь,
Придав любовь и боль жизнедвижения.

От ничего в ничто, в самообман,
Рождаясь в каждый миг и умирая,
Сквозь триллионы клеточных мембран,
Живём, как будто ничего не зная…

Так, словно бы уже не в первый раз,
И всё когда-то снова повторится…
И тот ребёнок плачет не о нас,
И девушка поёт, и вся лучится.

Не обещай вернуться! Уходи!
А если пожелаешь, оставайся!
Не просчитаешь, что там, впереди,
Не создали подобного девайса.
Мы знаем только то, что есть сейчас.
Останься! Иль уйди! Единый раз!

Плачет мать, что убили сыночка,
И разрушили её дом,
Пострадали племянник и дочка…
Но молчит она об одном:
Сын её, дома, делал ракеты,
Запустил ни один кассам,
Угодить стремился, при этом
По детсадикам, школам, домам…
Дела нет ей, чем он занимался,
Он был сын и кормилец семьи…
Жалко всех, кто без крова остался,
Страшно тех, чьи дома на крови.
Мне понятно о чём мать рыдает,
Непонятно лишь, как она, мать,
Своим детям, гордясь, позволяет
Стариков и детей убивать…

Продувает ветер одеяло,
В синеву увитых, облаков.
Лето отгорело и привяло,
Жёлтой кромкой выцветших песков.
Зеленеют средь ветвей помело…
Птицы заполняют неба свод…
Камни, словно выбелены мелом,
Ждут небесных благодатных вод.

Песчаной пылью в окна проникая,
Пришёл в страну очередной хамсин.
Куда ни глянь, от края и до края,
Навис, чуть рыжеватый, палантин.
Осядет он, как ржою покрывая,
Машинный глянец, лавочки, траву…
Крича, зелёных попугаев стая
Опять прорежет неба синеву.

Нам в юности хотелось погадать,
О будущем, хоть что-нибудь, узнать.
А в молодости было недосуг,
Крутились мы, как в банках центрифуг,
Знать не желали, что несёт судьба,
Страшила нас ответов ворожба.
Теперь уже нам ни к чему гадать,
Что будет – можем сами предсказать.

Вздохнул устало седой режиссёр,
Опыт провёл, и очистил прибор.
Разные планы, цвета, антуражи,
И исполнители разные даже…
В мусор всё сбросил… Чего мелочиться?!
В вихрях энергий опять повторится,
Факелом вспыхнув, процесс бытия…
Где-то сбоит… Что ж… Другая струя.

От изначального: механизм сцены,
Толпы статистов, они не так ценны,
Кучка артистов, суфлёры, герои…
Что-то не так… повторяются сбои…

Только немного бразды отпускает,
Рушить герой бытие начинает,
Нет, чтобы счастливо жить и любить,
Так антураж начинает крушить…
И декорация быстро слетает….
Что же не так? – Оператор вздыхает…

А у артистов, героев, статистов,
Всё непонятно, тоскливо и мглисто.
Из века в век не сыскать перемены:
Войны, разводы и свадьбы, измены…
Бедность, богатство, жестокость, терпенье…
Очень безрадостное завершенье.