Филипп Жакоте - Прогулка под деревьями

РАССВЕТ

Можно подумать: некий бог проснулся
осматривает родники и оранжереи

Его роса на шепоте нашем
на нашем поте

Мне горько отречься от образов

Нужно чтобы лемех меня рассек
зеркало старости зеркало зимы

Нужно чтобы время меня засеяло

ДЕРЕВЬЯ I

Из мира спутанного из колтуна
костей и зерен
они высвобождаются терпеливо

чтобы каждый год их прореживал воздух

ДЕРЕВЬЯ II

От дуба к дубу глаз бредет
по трепещущим лабиринтам
по роям искр и теней

к другой и тоже неглубокой пещере

Быть может теперь когда нет плиты
нет уже ни отсутствия ни забвенья

ДЕРЕВЬЯ III

Деревья, упорные труженики
умножающие прорези, просветы земли

Так и сердце которое терпит
может быть, очищается

Я сохраню в моем взгляде
как багрянец скорее заката, чем рассвета
обращенный не к дню, а к ночи
пламя которому хочется скрыться в ночи

Навсегда я отмечен печатью
этой ностальгии по ночи
даже когда мне придется ее пересечь
с млечным серпом

Никогда не уйдет из глаз моих
невидимый розовый цвет сожаленья
как если бы над прудом
пронеслась тень птицы

И в синем воздухе высокие облака
локоны оледененья

испарение голоса
который слышат ничто не убьет

МИР

Вес камней, вес мыслей

Сновиденья и горы
не приведены в равновесие

Мы живем еще не в этом мире
может быть в интервале

Синего цвета
цветы усыпленные губы
сон глубины

Вы барвинки
гурьбой
говорящие прохожему о том чего нет

Ясность

Тень заключенная в свете
похожа на синий дым

Что мне до начала мира

Сейчас его листья шумят
сейчас он это огромное древо
чьей изнуренной коры я касаюсь

И свет в его кроне
блестит слезами

Принять невозможно
понять невозможно
невозможно хотеть ни понять ни принять

Так себе и бредешь
как посыльный разносчик
от рассвета к рассвету

НАПУТСТВИЕ

Птица выпорхнувшая из кузни

В послеполуденной пыли
в запахе навоза
в освещении здешних мест

Если тебе удалось
заметить это не понимая
перед тем как покинуть селенье

Разве не было это
совсем бессмертным?

Мир, родившийся из разрыва
явившийся, чтобы обратиться в дым!

И все же: зажженная лампа

Это почти невидимое движенье
в густом тумане
как если бы там
низко проносились птицы

Птицы, цветы, плоды — да, я призывал их я их
видел, показывал всем, говорил:
«воплощенная хрупкость — и дивная сила»,
говорить-то легко! о, как просто — подбрасывать в воздух
оболочки пустые, забывшие тяжесть вещей!
Илии колесницу из зерен, зарниц и созвездий
так хотелось построить, хотелось одеться
в светлый воздух — как птицы небесные или святые…

О знамения легкие, шалаш из туманов и искр,
юность… но вот
со скрежетом двери закрылись —
одна за другою.

Но, всему вопреки, я еще говорю
не прибоем крови, не легким крылом несомый,
без восторгов, волшбы
всеми богами, чародеями всеми забытый
с давних пор посмешище нимф
прочь бегут, как увидят — даже у ласковых речек
даже на ранней заре,
но я говорю, с упрямством
школьника, что, склонившись над партой
свое вырезает имя,

твержу упорно, хоть больше не знаю слов,
и скорей всего ошибаюсь —
ибо истинный путь — он прям, как стрела любви,
летящая к цели — на закате пылающей розе,
я же иду, опираясь на темную трость
запинаюсь, топчусь, — и топчу
травку чахлую, что на обочине сеял
свет — для путника с сердцем бесстрашным,
не таким, как мое…

Да, да, да, я видел смерть за работой
да и что там смерть — просто видел время
близко, рядом со мной и во мне самом — и уже насмотрелся.
все, довольно! Каждый мог бы немало сказать о страданье…
Но на свете еще кое-что его ножу неподвластно
Или рана затянется тут же — как барки след за кормою…

Пусть и дальше летят в меня эти каменья
времени, истребившие фей и богов я
быть может пойму остается ли что после их уходов,
падений…

А вдруг оно видимо глазу, как этот
промежуток в нашем саду, между липой и лавром,
или лицом ощутимо, как ветер холодный,
когда просто идешь по делам
или если взял и рискнул
показаться наружу…
интересная мысль, но какая на свете мысль
залатает разрывы телесной ткани?

Человек стареющий полон видений
твердых словно железо — из разных дней своей жизни.
не ждите, что будет он петь в ошейнике этом с шипами.
Когда-то уста его светом лучились, а ныне
он резонерствует или молчит.

Да, поговорим о радости или о боли
или докажем — почти без труда
тщету бытия. Порассуждаем
как я вот сейчас, в комнате этой,
не ставшей пока еще грудой руин, зашевелю губами
не сшитыми нитью суровою смерти —
пока что.
Но кажется мне, что подобные речи —
пусть они кратки или пространны
нетерпимы, темны и словно бы слепы,
не касаются цели своей — и вообще никакой, а кружат
и кружат бесконечно, опустошаясь все больше,
а в это время вдали — или близко совсем
то, что ищем мы тщетно, — обитает и дышит.

Тогда задача слов — открыть, явить
невыразимое, над чем они не властны
свою непостижимую изнанку?

И снова я блуждаю в них и снова
они мне застят мир, и я не в силах
справляться с ними, между тем опять
я вижу в недоступном отдаленье,
как ключ блестит в траве, недостижимый,
к закату день, и угасает свет
усталых глаз…

Огради меня, черный хрусталь прохлады, простор
черный. Так легко колеблются листья,
словно мысли спящих детей. Я вхожу
в расстоянья прозрачные — слыша, как время
идет через сад, как течет от одной
дальней крыши — к другой
и, все выше и выше, взлетает — от созвездья
к созвездью; это движется ночь.