Борис Андреев - Чтоб полюбить сильней...

Где сейчас Машка, я не знаю, но твердо уверен, что она жива. С такими способностями она не должна погибнуть.

Летом я и моя семья жили на маленьком лесном кордоне, расположенном в километре от центральной базы заповедника.

Была полночь, и мы готовились ко сну, когда услышали какой-то неясный шорох и стук в наружную дверь. Стук был не сильный и раздавался откуда-то снизу, где между полом и дверью была небольшая щель, через которую пробивался свет. Гость настойчиво просился войти в дом.

Не успели мы полностью открыть дверь, как в образовавшемся просвете появилась длинноносая мордочка ежа. Маленький ежик, всего с кулак величиной, довольно бодро проковылял по коридору, с трудом перебравшись через порог.

По всей видимости полоску света под дверью он принял за свет луны и рассчитывал погулять на хорошо освещенной полянке. Действия маленького пришельца были настолько смелы и непосредственны, что мы все невольно рассмеялись. Ежик, попав в необычную для него обстановку, не растерялся. Он тут же обследовал все углы на кухне, обнюхал ножки стола, а затем отправился к печке, где у кошки в блюдце оставалось молоко. Спокойно вылакал его. Забежавшая с улицы кошка, увидев непрошеного гостя, тотчас же зашипела и, выгнув спину, угрожающе подняла лапу. Грозная поза ее не испугала малыша, и кошка была вынуждена отступить перед его бесстрашием.

Ежик прожил в нашем доме всего несколько дней. Дробный стук его лапок день и ночь раздавался в комнатах. То он шуршал откуда-то взявшимися обрывками газеты, то перебирал обувь. Вскоре нам пришлось дать понять ночному пришельцу, что он загостился, что неплохо бы ему вернуться под зеленую крышу леса.

В природе нередки нелепые случаи гибели животных, забывших об осторожности. Видел я и лосей, утонувших в болоте, барсуков, зайцев, хорьков, погибших в заброшенных горных выработках, и даже волка, который в пылу погони за косулей попал в разведочный шурф, да там и погиб. Прожив не один год в лесу, перестаешь удивляться многому. Но то, что я увидел в начале одного лета, поразило меня.

Однажды нам, работникам лесного отдела, потребовалось осмотреть трассу высоковольтной линии и проверить заготовленную на ней древесину. Стояли последние дни мая, теплые, солнечные. Погода и настроение были хорошими. Мы, не чувствуя усталости, бодро переходили с одной сопки на другую и замеряли поленницы дров, раскиданные по всей трассе. Работа спорилась, и мы быстро продвигались вперед.

Близился полдень, когда в стороне от трассы мы заметили несколько сорок, взволнованно стрекотавших и перелетавших с дерева на дерево. Сороки собираются группами неспроста, а уж если подняли такой крик, то так и знай, что случилась какая-то лесная беда.

Когда мы свернули в направлении сорочьего крика, то, не пройдя и двухсот шагов, увидели такое, отчего у каждого из нас защемило сердце. Перед нами с поникшей головой, подогнув под себя длинные, стройные ноги, лежал лесной красавец — великан-лось. Туловище его застряло между двумя соснами, и он оказался в самой настоящей ловушке. Лось был мертв. По глубоко вспаханной земле и ободранной коре деревьев можно было судить, что борьба за жизнь была яростной. Тут же валялись и клочья шерсти. Правая передняя нога животного вытянута вперед, словно попавший в ловушку гордый хозяин ильменских лесов в последней отчаянной попытке освободиться привстал и тут же, обессиленный, рухнул вниз, чтобы уже никогда не подняться.

Мы долго стояли над погибшим животным и думали, как могло случиться, что умный и осторожный зверь попал в такую, казалось бы, нехитрую ловушку.

Наше воображение нарисовало следующую картину. На трассе высоковольтной линии устанавливались металлические опоры. Ставили их в скальном грунте. Дело не обошлось без взрывных работ. Привыкнув к шуму работающих людей и механизмов, лось спокойно кормился недалеко от места работы. Когда же прогремел оглушительный взрыв, он в ужасе, не разбирая дороги и ничего не видя перед собой, кинулся вперед. Громовые раскаты взрыва, многократно повторенные эхом Ильменских гор, гнали насмерть перепуганное животное. Лось, мчавшийся с огромной скоростью, втиснулся грудью между деревьями, да так и остался навсегда в этих тисках.

В то лето мы работали в «поле» — одни вели геологическую съемку, другие занимались лесоустройством, третьи изучали животный мир. Палаточный городок наш был раскинут на самом берегу озера.

Пищу мы готовили тут же, на берегу, и часто привлеченные нашими «дарами» к берегу подплывали дикие утки, иногда целыми выводками. Особо отчаянные утята отваживались выходить к нам на берег. Целых три выводка — более двадцати утят стали постоянными посетителями нашей «столовой».

Вначале все утята казались одинаковыми, а потом мы стали различать не только выводки, но и птенцов. Особенно запомнился один утенок. Или он напоролся на сучок, или ему выклевали глаз в драке — не знаю, но только левого глаза у него не было, и, чтобы рассмотреть что-нибудь, утенку приходилось «кособочить» свою голову. Поэтому создавалось впечатление, что он плавает боком. Но этот недостаток с лихвой покрывался буйством его характера и какой-то особой отчаянностью. Наклонив голову и уставив свой единственный глаз на добычу, утенок с непостижимым проворством устремлялся к брошенной кем-нибудь рыбешке и, к великому удовольствию кормившего, почти всегда опережал других утят.

Как-то, поставив лодку на якорь недалеко от берега, я раскинул удочки и начал рыбачить. И тут меня окружил выводок уток. Среди утят я заметил своего старого знакомого — одноглазого, который тут же стремительно нырнул за наживкой. Сколько я его ни гнал, бил по воде длинным удилищем, махал руками, ругал, одноглазый неизменно нырял под мою лодку и подбирался к крючку. Я был вынужден снова и снова вытаскивать леску и опять забрасывать. Вдруг я почувствовал, что на моем крючке сидит не какой-то там окунишка, а кое-что посолиднее.

Каково же было мое удивление, когда, подтягивая к лодке леску, я обнаружил на конце ее одноглазого, который, растопырив крылья, старался освободиться от злополучного крючка.

Старая утка взволнованно металась вокруг лодки и была готова броситься на обидчика, защищая свое неразумное чадо.

Отцепив одноглазого от крючка, я с досадой перекинул его через лодку на другую сторону, и он, что-то лопоча на своем утином языке, как ни в чем не бывало поплыл в сторону берега, временами косясь и оглядываясь на меня.