Борис Андреев - Чтоб полюбить сильней...

Так в Назаровском бору появилась хромая косуля. Ходит Уварин по лесу, читает книгу следов и радуется: «Машка вышла замуж». Потом видит — двойня у нее, козлик и козочка. На другой год опять принесла козочку…

…Как-то мне довелось побродить вместе с И. П. Увариным по его подопечным лесам. Он приглядывался к высоченным соснам, неторопливо рассказывал о том, что его огорчает и радует. Услышал я от него еще об одном лесном обитателе такую историю. Кто-то, видно, гонял дикого козла по губительному для него насту. И вышло измученное животное к деревне Шеломенцево. А некто Н. В. Новиков зарезал лесного красавца, отдыхающего возле животноводческой фермы. Можно понять чувства Ивана Платоновича, который возмущенно говорил: «Об этом знали все. Но все молчали. А ведь этот браконьер живет с нами рядом, в нашей деревне».

Белоснежные поляны искрились под солнцем, словно осыпанные хрустальным бисером. Где-то вверху тенькали неутомимые синицы, энергично постукивал по дереву работяга-дятел. Шагалось легко и бездумно. Залюбовавшись причудливо изогнутой, словно арка неведомых ворот, березой, Иван Платонович остановился, сказал:

— Скоро весна, а там и лето, опять приедут в бор люди за ягодами, за грибами…

Больше в этот день он не заговаривал о браконьерах.

— Отпустил бы ты меня в Двойняши, — просила мужа хозяйка дома, где мы остановились на ночлег.

— И не думай, — гудел из сеней сипловатый басок, — ближнее ли место…

Супруги Трякшины переехали из Башкирии в село Петропавловка Катав-Ивановского района недавно. На старом месте у них остался собственный дом.

Тихо звенела мартовская капель.

О Двойняшах — маленькой станции заброшенной узкоколейки — Августина Георгиевна рассказывала:

— Травы там густые. Покосы — без оглядки. Зайцев в тот год развелось! Куда не ступишь — зайчонок. Несмышленыши. Никуда не бегут. Прижимаются к земле. А в высокой траве не разглядишь сразу пушистый комочек. Ворчал Василь Василич, пока собирали зайчат по всему покосу. Десять штук набрали.

— Так и ворчал! — недовольно сказал Василий Васильевич.

— А как домой ехать — заспорили: в траву спрятать ушастых малышей — того и гляди под косу попадут, в лесу сорочье да зверье хищное. Взяли зайчишек домой…

В конце лета посадили зайцев в мешок. Василий Васильевич с трудом взвалил его на плечо, а к этой поре осталось во дворе шесть длинноухих. Четверо зайчат сбежали. На опушке леса вытряхнул «квартирантов» на травку. А они столпились у ног Августины Георгиевны. Василий Васильевич как свистнет. И брызнули, зайчишки в разные стороны. А утром опять все во дворе — явились на завтрак. Так и столовались почти до самой зимы.

К концу разговора Василий Васильевич вдруг подобрел:

— Ладно, поезжай в Двойняши, один управлюсь.

И, улыбнувшись, добавил:

— Зайцев ей своих охота увидеть.

Трудно птицам зимой — и холодно, и голодно. Вот и жмутся пернатые поближе к человеческому жилью. На улице Борьбы в городе Копейске над припорошенным снегом газоном хохлится на ветке тополя стайка воробьев. С завистью поглядывают они на желтобрюхих красавиц, порхающих над одним из балконов дома № 25. Открывается форточка, и юркие звонкоголосые птицы одна за другой залетают в квартиру № 31.

Синичий пансионат открылся так. Залетела однажды в комнату модница с черным галстуком на шее. Попрыгала по зеленым веткам раскидистого — почти во всю стену и под потолок цветка. Подавилась на маленькие озера в стеклянных берегах, где плавают разноцветные рыбки. Ловко увернулась от нападения скворца. Он пытался выдворить из комнаты непрошеную гостью, обращаясь к ней на каком-то странном языке:

— Ф-ф-ша-ша…

— Ку-ф-ф-шать…

— Ф-ф-се.

Анна Кузьминична окликнула драчливого скворца Сашу, и тот, затрепыхав крылышками, послушно опустился на плечо хозяйки. А синичка запрыгала по раме форточки и крикнула певуче своим подружкам, оставшимся на улице:

— Пинь-пинь-тара-а-рах… (Летите скорей в дом, здесь совсем нет зимы…)

И восемнадцать продрогших пичужек одна за другой залетели в комнату. Запорхали по углам, возле картины, над косяком двери, выбирая укромное место для ночлега. С той поры стайка синиц по двадцать-тридцать птиц каждую зиму квартирует здесь на полном пансионе. Переживут птицы сильные морозы, а ближе к весне снова улетят на волю.

Чтобы и воробьям не было обидно — их ведь тьма-тьмущая, хозяйка попросила мужа смастерить на балконе несколько кормушек. Воробьям грех обижаться на знакомый балкон. Им перепадает немало потому, что пансионат густо заселен зверями и птицами.

В квартире пенсионера И. Г. Кигет собрался целый зоопарк. Белые и пушистые, как первый снег, ловко лезут на руки хозяевам морские свинки. Медлительная черепаха сонно тычется о край тарелки с едой. А ежик все что-то вынюхивает своей острой мордочкой, часто настораживается, пряча ее в копну колючих иголок.

Вся эта живность собрана на столе специально. Соседские ребята Саша и Витя Частотины зашли проведать своего найдёныша. Они подобрали скворца Сашу совсем крохотным. Принесли тете Ане и вместе с ней вырастили голосистого певца. Скворец умеет говорить, правда, знает всего три слова. С Витей и Сашей пришли их друзья. Вот и пришлось хозяевам показывать своих питомцев.

Анна Кузьминична ласково разговаривает с птицами и зверями, подвигает синицам, порхающим возле черепахи, блюдце с водой. Затем поворачивается и кричит в коридор:

— Витя! Ты где запропастился, иди сюда, Витя…

На кухне захлопали крыльями голуби. Важно проплыл по коридору в полутора метрах от пола длиннокрылый пестрач.

— Смотрите, пешком по воздуху идет! — засмеялась соседская девочка.

Голубь Витя — тоже ребячья находка.

Сюда же принесли дети больную кошку. Она скоро поправилась, подружилась с птицами. Улетела выросшая галка Клара. Ее назвали по имени девочки, подобравшей за городом желторотого птенца. Сколько их, таких вот найденышей, прошло через добрые руки Анны Кузьминичны…

Детям супруги Кигет всегда рады. Сами воспитали дочь и сына. Они-то знают, как важно вырастить детей такими, чтобы каждый из них мог сказать словами поэта:

Челябинский инженер Анатолий Федорович возвращался из командировки. Легковой газик весело разбрызгивал весенние лужи, обгонял грузовики, на полном ходу прижимался к обочине, пропуская встречные «Кировцы» с огромными прицепами. Уступая трактористам свою законную полосу проезжей части, шофер газика не ругался, не показывал им кулак, а только крякал. И то, наверное, не от досады, а от напряжения. А может быть, просто не хотел ругаться в такой день, вспомнил, как сам когда-то торопил свой трактор в поле.