Кирилл Алейников - Дар речи (сборник)

Усталый путник – голос мой идёт
Дорогой древней мёртвых колесниц.
Ручьи времен он переходит вброд,
Забвенья зачерпнёт, чтобы напиться.

За ним, как тень, спешит родная речь,
Зажав руками рот. И пополам
С плеча обоих если бы рассечь,
Безмолвие скатилось бы к ногам.

Извилист путь обочинами душ:
Где раньше раздавались голоса,
Легла пластом немыслимая глушь,
Тараща оловянные глаза.

Но через сад налившихся грехов,
Сквозь заросли колючей спелой лжи,
Пройдет мой голос с полной грудью слов
И выдохнет стихи мои, как жизнь.

Орион!

Приветствую тебя!
Разговоры с созвездьем
всегда монологи и признак большого
одиночества.
Мироздание вновь
на безлюдных подмостках небес этой осенью ставит
пантомиму созвездий.
Впрочем,
на подлёте – гастроли комет:
гонорар из болезней и бедствий
выплачен за год вперёд.

Ну, да что мы о них?
Давай о тебе,

Орион!

Космос – эпос богов,
и не нам состязаться с ними в стихосложении.

Сядем же с ними за пир!

Тебе, полубогу,
достанется Млечный путь –
Зевс опрокинул солонку,
Мне, человеку,
янтарь –
морем прибит каплей жира
с Посейдона тарелки.

Друг мой,
Орион!

Ты бросил вызов богине и
стал созвездьем.
Наказание или награда?

Я слышал,
недоказуемость правды
есть основа небесного кодекса,
что хромающий от подагры Юпитер
меняет орбиту.

Сириус восхитительна.

Как там у вас,
небожителей,
со справедливостью?

У нас?
Всё по-прежнему:

Здесь,
внизу,
на Земле,
распростёршись равным
золочёным чертогам лжи,
костенеет павшими
поле правды
невзошедшей ржи.

Орион!
Твой знак в зимнем небе –
«Х» хромосома вечности,
но, чем ближе к весне,
тем дальше заходишь в море,
по воде удаляясь
в недоступные взору угодья
для небесной охоты.

Удачи Тебе, Орион!

Добудешь свой звёздный трофей –
Возвращайся…

Не прощаемся.

Безумье душит волю, как петля,
Но ты сильней наброшенной удавки,
И, перерезав страхи – якоря,
Зажжёшь светильник и удвоишь ставки.

И чертовщина сгинет по углам…
Твой свет внутри не пламенно-колеблем.
И Муза упадет к твоим ногам
Пока дом скорби, обессилев, дремлет.

Отбрось сомненья! Что тебе до них?
Ты знаешь цену слову и созвучью.
Упорно выпестовывай свой стих
Свободой слова, крика, вопля мучим.

И за спиной развяжут рукава.
Бессонница, затёкших плеч томленье –
Всё в прошлом…и теперь размах крыла
С твоей сравнялся верой во спасенье.

Давай! Взлетай! Свободен вечный дух!
Ты выбрал свет, отбросив тень на плаху…
…И ты взлетел, держа свой вес на двух –

На двух крылах смирительной рубахи.

Осень.
Тоска.
В министерстве погоды – бардак.
Переезд ли, пожар…
Не знаю.

Лето,
Получив, наконец, загранпаспорт,
Сменило прописку и –
заодно –
полушарие.

Озёра пустынны.
Петляя в барханах волн,
Бредут караваны листьев к песчаному берегу.
Отдав швартовы дождя,
суда облаков
Отчаливают
от вулканов в Америку.

Лес –
сгоревший театр:
В нём повсеместно
деревья стоят,
как ряды
опустевших кресел,
И только октябрь,
между ними расшагивая,
Репетирует вслух
сумасшедшим трагиком.

Уединение.

Единение с «У» –
Что-то общее с «игрек» –
Уравненье с одним неизвестным.

В формуле жизни
время стремится к нулю,
И решенье
зависит
от
Постоянной Небесной.

В странствиях севером навык разжечь костёр
Из ничего – верно спасает жизнь.
Нужен огонь, дабы не вмёрзнуть в лед,
Необходим, чтоб не спускаться вниз.

Вытащи линзу и, разложив бересту –
Нет, черновики лучших твоих стихов –
Дай словам скорчиться грешниками в аду,
Выжги им души, как солнце – чертополох!

И через этот искупительный свет,
Сквозь чистилище правды их проведя,
Вычеркни лучших из них, поэт,
Из расстрельного списка небытия!

Одиночество не закроешь в сейфе.
Его не повесишь на гвоздь в прихожей.
Оно повсюду с тобой: в кофейне,
Когда опускает глаза прохожий,
И, особенно, в вопле чайки,
Когда сжимаешь горло початой
Бутылки отчаяния
На океанском пляже,
Где водоросли – словно мотки пряжи,
Выпавшие из цепких морщинистых рук
Вечности – так оно коротает время.
Одиночество – это смерть в постели
На простыне, ледяной, как берег
Осенью, в ноябре…
…И в час отлива понимаешь,
Слова – это лишь сварливо
Кричащие чайки
Сквозь океанский гул,
И стихи мои – лишь отпечатки
Их следов на пустом берегу.

В здешних болотах
каждой птице –
своя дробина,
что так стремится
к счастью полёта,
дабы заполнить
своё одиночество
теплом твоего
тела.
И, словно скомкав страницу
черновика,
ветер бросит в зарницу
слепок пуха и перьев,
Воды запомнят
выстрел,
всплеск
и твое крыло,
Раскроившее воздух …

Твой последний полет –
резкий росчерк пера,
разорвавший бумагу.

Горлом пересохшего колодца
Хлынул сумрак на твою ладонь.
Не художник ты – канатоходец
Между светом и кромешной тьмой.

Растеклась расплавленною ночью
Тушь по белой мякоти листа.
Не рисуешь ты – наводишь порчу,
Ворожишь, бумагу распластав.

Слышишь ли ты Музы шаг летящий?
Чёрный цвет, как Зверь, неукротим.
Оттого ли криком леденящим,
Полнятся глаза твоих картин?

Жёсткой, старой кисти поступь волчья,
Вдохновенья заметённый след…
Почерк ночи груб и неразборчив –
Наизнанку вывернутый свет.