Кирилл Алейников - Дар речи (сборник)

Голубь вернулся
цвета известняка.

Не принёс ни известий,
ни масличной ветви в клюве.

Западный ветер –
крёстный отец сквозняка.

Шорох волнистой одежды,

соскальзывающей с ослепительно-обнажённого
плеча моря.
Шевелюра облака.

Доски в горсть сведя,
зачерпнул каждой твари по паре

и нарёк ковчегом.

Ночлег под созвездием Льва.
Скрежет дерева гофер. [4]
Испарина марева.

День расцветает за днем.
Голубь делает круг над морем
с точностью циркуля
и возвращается в центр.

Мостовая из волн упирается в горизонт.

Вокруг ни обломков,
ни гор плавников.
Бессонница.
Мысли.
Вопросы.
Поиск ответа:

Что чувствует ночь,
оказавшись на том свете?

Мёртвая зыбь.
Отчаянью вопреки,

голубь вознёсся вверх быстрее молитвы

и растворился в палитре рассвета случайным мазком.

Что его возвращенье сулит нам?

Да вернётся он с вестью,
небом благословен!

И скорбную, в распущенных лесах,
И с половодья полными очами,
Люблю Тебя на собственный свой страх
И верю – Ты страдала не случайно.

Ты искупила наш иудин грех
Добротной, щедрой, некрещёной кровью,
И ангел меч кладёт у изголовья,
Смиряя первородный, светлый гнев.

Пора поднять с покатых площадей
Распластанную, в ссадинах бичей,
Безумную от правды и обмана…

Обнять её, из гноища [5]восстав!
И врачевать запёкшиеся раны,
И целовать обмёрзшие уста.

Опричником
В тумане едет ночь.
Сухое разнотравье
Безмолвствует.
И головой к седлу
Привязано за бороду
Полцарства.
Дороги растоптались вдаль.
В грязи
Легли пути,
Вразброд расковылявшись.
Ухабами измеренная Русь
Сажает на кол
Новые пространства,
И те
В предсмертных корчах
Льют и льют
Пушнину на ладони государя.
Русь распирает вширь.
Она дородна
И тяжела.
Медведицей с кольцом,
Продетым в нос,
Она то сладко дремлет,
То заревёт,
Да так, что скоморохи,
Слова забыв,
Стремглав бегут,
Крестясь.
А иногда она,
Потехи ради,
Ломает спины
Грустным мужикам
И насмех задирает
Невиновных,
Покуда царь
Хохочет до упаду,
И мужики не кончатся
Совсем.

Сквозь снегопад комет густой
Расслышать ход планет бесшумный.
Принять Меркурий на постой
И осознать, что ты – безумен.

Расчислить строгий механизм
Галактик, лун и звёзд – всех сразу,
И распознать, что в смерти – жизнь;
Её звериный, древний разум.

Речь, как невесту, потерять.
Всё объяснить рядами чисел,
Разъять Вселенную, понять
Её бесчеловечный смысл.

И на цитаты разобрать
Весь мир, его триумф и муку…
И вечность пригвоздить, как муху,
К бумаге кончиком пера!

Время
капает
медленно,
но всегда – до конца.

Впрочем,
форма песочных часов внушает
умеренный оптимизм,

Несмотря
на прилавок
с грудою свитков,
за которым
старец
слепой решает,

трясущимся пальцем
ткнув в письмена
твоего имени,
какой и куда
ветер их унесет,
безучастно играя
скорбью бумаги.

Вернее всего – к подножью
пирамиды безвременья,
и струей ледяного песка
их зальёт…
…где никогда
ни один археолог
папирус твой
не раскопает.

Чужих стихов разбитые сосуды,
И строчек черепки, и мусор наших рифм –
Всё соберут морщинистые губы
И восстановят вновь, поколебав эфир.

Подслеповатый дряхлый археолог –
Стихокопатель, времени истец,
Разведчик и старатель книжных полок,
Намерен всё отдать за образец
Столь неподдельный, сколь и неоткрытый:
И в перегное русского ума
Курганы слов лопатами изрыты,
Обчищены, поруганы и вскрыты…
Рассована дурная кутерьма
Поэм и рифм по ящикам и полкам.
Фрагменты строк, обломки, рвань стихов
Врастут в хрящи гортаней у потомков
И хлынут горлом из отверстых ртов.
И будет посещать стареющий астматик,
Поклонник и знаток поэзий праотцов,
Надгробные тома могил и хрестоматий
На кладбищах священных мертвецов.

Путь.
Плач.
Пот.
Пить.
Бог.
Бес.
Бег.
Быть.
Блуд.
Бич.
Боль.
Быль.
Пил.
Пел.
Пал.
Пыль.

Чем ты исчертишь, писарь-время,
Пергамент моего лица?
Морщин ли ты наложишь бремя,
Печать ли чёрного купца?

Какую славу напророчишь
Стихам – блестящую во тьме?
Или перо острей заточишь
И резанёшь по горлу мне?

И чьи запёкшиеся губы
Их смогут тяжко прохрипеть,
Когда ударит сердце глухо,
Как в землю ударяет плеть?

Их люди навсегда забудут?
Нет, в кабаке полупустом
Стихов засаленное блюдо
С похмелья выставят на стол.

И сквозь тяжёлый, кислый воздух,
Что, как бутыль, стоит – почат,
Вдруг, как раскаяние вора,
Стихи, нахлынув, зазвучат.

Да! Зазвучат стихи, нахлынут,
И горлом выплеснется кровь,
И мой язык на блюде стынет,
Как отплясавший скоморох.

Что скажешь ты, процентщик – время,
Упрямой смерти ростовщик?
Кому воздашь ты полной мерой
За мой отрезанный язык?

Всегда любовница,
но никогда – жена,
с тобой
всему я изменяю миру.
Гитара, ты порочна!
О, как обнажены
и женственны твоих
распутных дек извивы!

И женственны, и жертвенны!
Гитара!
Власть моих
столь неумелых рук
покорно переносишь,
меня прощаешь ты
за грязную игру
и музыки одной
в знак искупленья просишь.

Слетаются пальцы
выклёвывать жертвенный стон
из прикованных струн.