Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

На стеблях взоров
Громадные и черные шары.
Приходит речи злой Суворов,
Приносит дерзости дары.
Двины рукою речи вышиты.
Мурильо ротик нежный пишет.

Из ревности, из удали,
Но режут сарты.
Оттуда ли,
Но золотой пожар ты!
И косы падают, на солнце выгорев,
И щеки круглые из песни Игоревой.

Моих друзей летели сонмы.
Их семеро, их семеро, их сто!
И после испустили стон мы.
Нас отразило властное ничто.
Дух облака, одетый в кожух,
Нас отразил, печально непохожих,
В года изученных продаж,
Где весь язык лишь «дам» и «дашь».
Теперь их грёзный кубок вылит.
О роковой ста милых вылет!
А вы, проходя по дорожке из мауни,
Ужели нас спросите тоже, куда они?

В сторону меры зачет!
Это – простой котелок,
В котором идет звездочет
Звездный постичь уголок,
Чье облако вроде платочка,
И я не похож на цветочек.
Железный звук моей перчатки
От синей Сены до Камчатки
Народы севера потряс.
Столетье мира кончил точкой
Наборщик «рок» без опечатки.
И вы, очарунья, внимая,
Блеснете глазами из льда.
И всходите солнцем Мамая,
Где копий стоит череда.

Моя так разгадана книга лица:
На белом, на белом – два серые зня!
За мною, как серая пигалица,
Тоскует Москвы простыня.

Через строй столетий,
По дороге мигов,
На «уру» и на «авось»
Пронесите Чернигов
И земную ось.
И рассудка выводы,
И друзья Паливоды,
И созвездий гутор,
И вишневый хутор,
И холмы у млына,
И со свайкой мальчика:
В ваянья пальцах –
Все это глина…
А на глине, сном означенный,
Ляжет синий чуба дым.
Но и усом не моргнет,
Вдруг сказав: «Я – сабля.
  Мщу я вам!»
И чубатым волком вскочит
И очутится под Киевом.

Как А,
Как башенный ответ – который час?
Железной палкой сотню раз
Пересеченная игла,
Серея в небе, точно мгла,
Жила. Пастух железный, что он пас?
Прочтя железных строк записки,
Священной осению векши,
Страну стадами пересекши,
Струили цокот, шум и писки.
Бросая ветку, родите стук вы!
Она, упав на коврик клюквы,
Совсем как ты, сокрывши веко,
Молилась богу другого века.
И тучи проволок упали
С его утеса на леса,
И грозы стаями летали
В тебе, о медная леса.
Утеса каменные лбы,
Что речкой падали, курчавясь,
И окна северной избы –
Вас озарял пожар-красавец.
Рабочим сделан из осей,
И икс грозы закрыв в кавычки,
В священной печи жег привычки
Страны болот, озер, лосей.
И от браг болотных трезв,
Дружбе чужд столетий пьяниц,
Здесь возник, быстер и резв,
Бог заводов – самозванец.
Ночью молнию урочно
Ты пролил на города,
Тебе молятся заочно
Труб высокие стада.
Но гроз стрела на волосок
Лишь повернется сумасшедшим,
Могильным сторожем песок
Тебя зарыть не сможет – нечем.
Железных крыльев треугольник,
Тобой заклеван дола гад.
И разум старший, как невольник,
Идет исполнить свой обряд.
Но был глупец. Он захотел,
Как кость игральную, свой день
Провесть меж молний. После цел,
Сойти к друзьям: из смерти тень.
На нем охотничьи ремни
И шуба заячьего меха,
Его ружья верны кремни,
И лыжный бег – его утеха.
Вдруг слабый крик. Уже смущенные
Внизу столпилися товарищи.
Его плащи – испепеленные,
Он обнят дымом, как пожарище.
Толпа бессильна. Точно курит
Им башни твердое лицо.
Невеста трупа взор зажмурит,
И после взор еще… еще…
Три дня висел как назидание
Он в вышине глубокой неба.
Где смельчака найти, чтоб дань его
Безумству снесть на землю, где бы?

Узнать голубую вражду
И синий знакомый дымок
Я сколько столетий прожду?
Теперь же я запер себя на замок.
О боги! вы оставили меня!
И уж не трепещете крылами за плечами,
И не заглядываете через плечо в мой почерк.
В грязи утопая, мы тянем сетьми
Слепое человечество.
Мы были, мы были детьми,
Теперь мы – крылатое жречество.
Уж сиротеют серебряные почки
В руке растерянной девицы,
Ей некого, ей незачем хлестать!
Пером войны оставленные точки
И кладбища большие, как столица,
Людей судьбы другая стать.
Где в простыню из мертвых юношей
Обулась общая земля,
В ракушке сердца жемчуг выношу,
Вас твердым свистом жалейки зля.
Ворота старые за цепью
И нищий, и кривая палка,
И государства плеч (отрепье)
Блестят, о умная гадалка!

Как! И я, верх неги,
Я, оскорбленный за людей, что они такие,
Я, вскормленный лучшими зорями России,
Я, повитой лучшими свистами птиц, –
Свидетели: вы, лебеди, дрозды и журавли! –
Во сне провлекший свои дни,
Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое,
Тяжелее почерка)
И буду шагать по дороге,
Отбивая в сутки 365·317 ударов – ровно.
И устрою из черепа брызги,
И забуду о милом государстве 22-летних,
Свободном от глупости возрастов старших,
Отцов семейства
(общественные пороки возрастов старших),
Я, написавший столько песен,
Что их хватит на мост до серебряного месяца…
Нет! Нет! Волшебницы
Дар есть у меня, сестры небоглазой.
С ним я распутаю нить человечества,
Не проигравшего глупо
Вещих эллинов грёз,
Хотя мы летаем.
Я ж негодую на то, что слова нет у меня,
Чтобы воспеть мне изменившую избранницу сердца.
Нет, в плену я у старцев злобных,
Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,
А не король государства времен,
Как называют меня люди:
Шаг небольшой, только ик
И упавшее о , кольцо золотое,
Что катится по полу.

Где, как волосы девицыны,
Плещут реки, там в Царицыне,
Для неведомой судьбы, для неведомого боя,
Нагибалися дубы нам ненужной тетивою.
В пеший полк 93-ий
Я погиб, как гибнут дети.

Я задел нечаянно локтем:
Просыпайся, веселия дочь!
А мост царапал ногтем
Пехотинца, бежавшего прочь.
Убийцы, под волнами всхлипывая,
Лежали, как помосты липовые.
Чесала гребнем смерть себя,
Свои могучие власы,
И мошки ненужных жизней
Напрасно хотели ее укусить.

Татлин, тайновидец лопастей
И винта певец суровый,
Из отряда солнцеловов.
Паутинный дол снастей
Он железною подковой
Рукой мертвой завязал
В тайновиденье щипцы.
Смотрят, что он показал,
Онемевшие слепцы.
Так неслыханны и вещи
Жестяные кистью вещи.