Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

О женщины! О меньший брат,
Вас надо брать,
Какие вы есть,
Или время выест
Жизни сочный и веселый плод,
Что качается всегда над рекой,
Где мысль о бессмертии в нерадостный брег плот,
На стеблях мигов,
Всегда чуждых игол.
И там, где женщины, мы всегда с ними.
Мы вами, в вас лучшее с влаги жизни снимем.
Ах, нам несказуемо милый сон издавна снится!
И мила мигов малых колесница!

Мы, воины, во иный край уверовав,
Суровой ратью по лону вод текли.
Шеломы наши не сверкали серые,
Кольчуги тускло отражались в них.
Пищали вспыхнули огнем.
Мы знали, – верой и огнем
Рати серые согнем.
Моряной тихо веяло,
И, краше хитрых крас,
Над нами реял
Наш незлобивый тихий Спас.

Сутконогих табун кобылиц
Прозвенели, промчались полями.
Времяшерстны их тела,
Днями пышут взоры глаз.

Я славлю лёт его насилий,
Тех крыл, что в даль меня носили, –
Свод синезначимой свободы –
Под круги солнечных ободий,
Туда, под самый-самый верх,
Где вечно песен белый стерх.

Я забывал тебя во всяком взоре,
Я зрил твое в зазоре,
Но знал, что я – уж не я
И ты моих снопов жнея.
Лия пустотность в алчность ям,
Я отдавался всем змеям.
Я был угрюм и одинок,
Вия страстей сквозной венок.
Но кто мой дух в моей пустыне?
Уж черная кошка визжит на тыне.
Се строгая глядит совесть.
Так пыльное ведет колесо в весь.
Благословляй или роси яд,
Но перед взорами одна,
Зовет морского дна
– Россия.
Пребудешь темным ликом
Всегда – везде – для всех великим.

В высь весь вас звала
И милый мигов миру ил.
И в сласти власть ненастья вала.
И вечером затянутый стан жил.
Он жил, как древнее свиданье,
Лобзаньям не отдавший дани,
Когда, узнав свирепый мед,
Он синий к небу водомет.
Он пролил слезы рос,
Вновь воскресив вопрос:
– Не та ли?
Глаза светали.

Гроб
Греб
Добролюбиво,
Не покладая рук,
Граблями дев бесолюбивых,
Которым чорт не брат, но друг.

Гроб греб трудолюбиво,
Грабитель вод к тиши ревнивых,
Граблями дев бесолюбивых,
Которым бес не зять, не брат,
Но вдруг,
Ни дать ни взять,
Внезапный милый, тесный друг.

Гроб греб яснолюбиво,
Не покладая рук,
Граблями дев бесолюбивых.

Небес хребты
Одел мехами сверк.
Двуясный ясень мерк.
Были не пройдены пути.
Но видны, видны путы,
И некуда идти,
И челны наши утлы.

Три чала
Причалят
К лодкам, боль
Кричала
Кричалой
Глоткой голь.

Молот
Раз пять
Опустился.
«Распять!» –
Клик вонзился.
«Молод!..»

Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир –
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.

И песнь очеретянок
Молчание за ус тянет,
Шаловливое дитя.
И в дали
Сны летят.
О, мигов копоть
На стекле моей светли!
Устал я капать
Телом
Омылелым
Из жизнесмерти петли.
И кто восхочет быть моей капели блюдо?
Молчит пространность стадного люда.

Осенний ветр листья греб.
Копали тесный, узкий гроб.
И в дальнем синем мертвеце
Лопаты видели мет цель.
И, смехом седым помавая,
Вставала тишина гробовая.

Печальные белые лели
В сих белых снегах околели.
И поют, поют: о, люли!
Хваля долю ли, волю ли.
И качается в ветрах ляля.
Из клюва сочится песнь ли, поля ли.
И в жизноём себя мы лили,
И тихо – «смерть! приди» – молили.
Тихо?

Сквозь древни ворота
Втекает бурно голота,
Ее немы имена
И буйно развеваются знамена.
Чьи камни на саблях?
Чья бряцает сабля?
И эта вечером краса блях.
Право и время
В конских глазах.
Вчера семя
Сеет
Лоза
Дней.
  К ней:
К ней!
Из мести
Измята
Нега кожи
Веревкой,
Бичевой
И лучшее
Из блюд,
Несущее
– Люблю!
Ревела молодежь:
«Отнимем!»
Ответствуют огни им.
Копыт о пыльный тук
О как безнадежен ты, последний стук!
Нежное бремя
На конском хребте.
Ее слеза
Пролита.
Она не вздрогнет бровью.
Его рука
Залита черной кровью
Ее.
О, этот страшный день!
И стук желез,
И беглая людень.
Но кто же снизу лез?
Горит, горит светлица!
Испуганные лица.
Внизу там
Вдруг
Голосом
Разутым
Заревел отец
О тех.
И стан ее
Уже
Наг,
И та уже
Жена.
О, стон!
Святой
Растлен
Устой
У той.
О, этот страшный крик, рассказавший всё!

Ты была на шумком сборище,
Где смеялись не смеясь.
Уносил я из позорища
Нитей тонких мысли вязь.
Крутился смутный тел вихорь,
И снежным тетеревам мечты
Нещадный горла вил хорь.
И вознесла тогда меч ты,
Вмиг переоценив темь цен,
И, с полом скован столбняком,
Плясвоперого дятла долбни кол
Осиновый тонул в безнадежном мертвеце.

Равнец! скажи, зачем борель
Была развеяна в ворель?
Из переулков, дверей, улиц
Толпа вливается на шум.
В каждой женщине – Засулич,
В каждом юноше – мятун.
Его красив печальный лоб.
Венки зачем надеты злоб?
Тот с <���нрзб.> бочар
Смеется смехом злобача,
Как тело точат черви.
С высот летит трезвон вечерни,
И взоры радостных юнцов
В толпе блестят со всех концов…
Лежал, белея головой.
Стоит, рыдая, половой.
Но лишь подъемлют с мостовой,
Подъемлется жен тихий вой.
И прядает ушами лошадь.
Свирелью смерть взял веселоша.
Извозчики коней секут.
Грозится кто-то босяку.
Дорога чистится возку.
И молодость в глазах влечет тоску.
И трепетал богач
При слове яростном: пугач.
И взрыва звук был дик и голк.
Стоит, торжествуя, пугок.
«Мы все умрем!»
А над Кремлем
Кривила рот мутея,
Ей нравилась сия затея!
Что? сумасшедшие? – едва ль
И дело сделала взорваль.
Я знаю, многих сгорбит
Весть истинная о скорби.
Но, боже, можно ль перечесть
Того, кому улыбка – честь!
Забудет весть любую
Толпа, предавшись бую.
Насмешливо стоит ростух.
И голод – всех сердец пастух.
Исчезла милая нежда.
Настала ярая вражда.
Не стало прежней милой неги.
Повсюду взоры злобеннеги.
И уж не стало в нем вернот,
И слитны яд и ярь умнот.
Забыта старая печаль,
К устам прислонена пугаль.
Пути толпы свилися в жгут,
Бегут, идут, где крики жгут.
Во славу руса вероки
Бегут, безумны и дики.
О Русь! каким богам молилья
Убийства были крылья?
Убито горнее чуймо,
Проснулось красное буймо.
За светом темных окон
Почудилась весна.
Равноком
Восстала алая буйна.
Ты свергнул иго!
Народа дух
Качается, как Игорь,
Когда притянутые древа
Невинное терзали чрево.