Велимир Хлебников - Том 3. Поэмы 1905-1922

Я помню гордые черты
С чертогом распри шалашов.
Я прыгнул в бездну с высоты
И стал вражды враждебный шов.
Вотще упреки дураков!
К расчету хитрому негоден,
Я и в одежде из оков
Хожу спокоен и свободен.
С улыбкой ясной, просто
Я подымаю жизнь
До высоты своего роста.
В век книг
Воскликнул я: «Мы только зверям
Верим!»
И мой язык велик порой,
Как сон задернутый горой.
Я проклял вещь,
Священ и вещ.
Ей быть полезною рабыней,
А не жестокою богиней.
Прожить свой век
Хотеть я мог,
Как с пляской ног
Враг похоронных дрог.
То свету солнца Купальского
Я пел, ударив в струны,
То, как конь Пржевальского,
Дробил песка буруны.
И я там жил, брега Овидия,
Я там бы жил, вас ненавиди я,
Но вдруг вернулся переменчив,
Улыбкой ясною застенчив.

Я спорить не берусь,
Но, думаю, мы можем
Так жить, чтоб стала Русь
Нестыдной жизни ложем.

Трость для свирели я срезал
Воспеть отечества величие,
Врага в уста я не лобзал,
Щадя обычаи приличия.

Земля гробниц старинных скифов,
Страна мечетей, снов халифов,
В ней Висла, море и Амур,
Перун, наука и амур.
Сей разноязычный кровей стан
Окуй, российское железо!

Тунгуз сказал: «Там властен великан,
Где зреют белые березы».
И с северянкой стройной, белой
Идет за славой русский смелый.
Потом ты выберешь другую
Подругу верную тебе,
Главу, быть может, золотую
Она возносит на столбе.
И с ней узнаешь юга зной
И холод веток вырезной.

Пусть произойдет кровосмешение!
Братья, полюбимте <���сестер> друг друга.
Судьбы железное решение
Прочесть я мог в часы досуга.
Так молодой когда-то орочон
Любил коварную сестру
И после проклял, научен,
Ушел к близмлечному костру.

Волнуясь, милуя, жалея,
<���Твои>, о Россия, цвета лелея,
Пел о радости высокого
Долга другом быть жестокого.
Святое мы спасаем в скрепах
Из дел свирепых.
Отцов ненавидим вину.
Будем русскому вину
Сосуды крепки и чугунны,
Будем мы гунны.
Не надо червонного слабого золота
Для заступа, жерла и молота.

И, изумлены бедствий урожаем,
Мы видим, мы мужаем.
Мы, как разгневанный король,
Нам треплет ветер волос,
До нас что было голь,
На плечах меха колос.

Пусть свободные становища
Обляжет русских войск змея.
Так из чугунного чудовища
Летит жемчужная струя.

Сейчас блистают звезды,
Везде царит покой.
У русского подъезда
Я стал, как часовой.
И если кто-нибудь поодаль встанет,
То бойся: выстрел грянет.

Здесь за белую щеку бабра
Схватил отчаянный охотник.
А в городе дом-гору озирает храбро
Вскарабкавшийся на крышу плотник.

Здесь в водах русла Невского
Крылом сверкает самолет,
Там близ кумира Лобачевского
Мятель мятежная поет.

Там вздохи водопадные кита
И ледовитые чертоги,
Здесь же влетают стрепета
И ходят эллинские боги.

Я, как индеец, твари не обижу,
Я не обижу и тебя,
Лишь высокомерье нищих ненавижу,
Достоинство любя.

О, русского взоры,
Окиньте имение,
Шестую часть вселенной,
Леса, моря, соборы…
«Моя» местоимение
Скажи, коленопреклоненный.

Будем чугунно-углы,
Мы, северяне, и вы, юга дети смуглы.
И в мертвую [влюбленность] в цветок
В миг безвольный и гробовый
Я окровавил свой платок
И с ним повел вас в лес дубовый.

Невольный навевая страх,
Входил я в грязных сапогах,
Как победитель, как Аттила.
А ныне все мило в земных дарах.
И тот мне мил,
Чей век судьба позолотила.

О, вы, что русские именем,
Но видом заморские щеголи,
Заветом «свое на не русское выменим»
Вы виды отечества трогали.
Как пиршеств забытая свеча,
Я лезвие пою меча.
И вот, ужасная образина
Пустынь могучего посла,
Я прихожу к вам тенью Разина
На зов [широкого] весла.
От ресниц упала тень,
А в руке висит кистень.

Мы говорили о том, что считали хорошим,
Бранили трусость и порок.
Поезд бежал, разумным служа ношам,

Змеей качаемый чертог.
Задвижками стекол стукал,
Шатал подошвы ног.

И одурь сонная сошла на сонных кукол,
Мы были – утесы земли.
Сосед соседу тихо шушукал

В лад бега железного скользкой змеи.
Испуг вдруг оживил меня. Почудилось, что жабры
Блестят за стеклами в тени.

Я посмотрел. Он задрожал, хоть оба были храбры.
Был ясен строй жестоких игол.
Так, змей крылатый! Что смерть, чума иль на охоте бабры

Пред этим бледным жалом! им призрак нас дразнил и дрыгал.
Имена гордые, народы, почестей хребты –
Над всем, все попирая, призрак прыгал.

То видя, вспомнил я лепты,
Что милы суровому сердцу божеств.
«Каковых ради польз, – воскликнул я, – ты возродил черты

Могучих над змеем битвы торжеств?
Как ужас или как творец неясной шутки
Он принял вид и облик подземных существ?»

Но в тот же миг заметил я ножки малютки,
Где поприще бега было с хвостом.
Эти короткие миги были столь жутки,

Что я доныне помню, что было потом.
Гребень высокий, как дальние снежные горы,
Гада покрыл широким мостом.

Разнообразные людские моры,
Как знаки жили в чешуе.
Смертей и гибели плачевные узоры

Вились по брюху, как плющ по стене.
Наместник главы, зияла раскрытая книга,
Как челка лба на скакуне.

Сгибали тело чудовища преемственные миги,
То прядая кольцами, то телом коня, что встал, как свеча.
Касалися земли нескромные вериги.

И пасть разинута была, точно для встречи меча.
Но сеть звездами расположенных колючек
Испугала меня, и я заплакал, не крича.

Власам подобную читая книгу, попутчик
Сидел на гаде, черный вран,
Усаженный в концах шипами и сотнями жучек.

Крыла широкий сарафан
Кому-то в небе угрожал шипом и бил, и зори
За ним светлы, как око бабра за щелью тонких ран.

И спутник мой воскликнул: «Горе! горе!»
И слова вымолвить не мог, охвачен грустью.
Угроза и упрек блестели в друга взоре.