Велимир Хлебников - Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Разве вы
От холода не выли?
Вдвоем в землянке костей <���бычачьих> не сосали?
И драк с собаками не знали?
И от усталости не падали?
И <���не валялись>, сытые, на теплой падали?
Не спали на ходу, склоняя голову?
Так лейте пули – вот свинец и олово!

Слухайте, люди, слухайте,
Рабочие люди, очухайтесь.
Я, дочь народа, вас потчую,
Несу свободу ножом!
Бар плетку отчую –
Летит ужом –
Сломаем.
Мы всё сломаем!
Сёл очаг даст силача!
Идем – Мамаем,
Поем – Мамаем,
Люди Горячего поля,
<���Нам – секача!>
Здесь ведь живет девушка Воля,
Наша лучшая Доля.
Ее давно любила очи я,
Простые, рабочие.
Я девушка русская, чернорабочая,
Сегодня вас свободой потчую.
  Люди, люди!
  Не будет боле
  Боли и голи,
  Боли и голи!

И никогда, никогда их не увидит
С душой веселой око юное.
В норе, в навозных кучах жили.
Они скрывались, окаянные,
Они умели ненавидеть
Не по-царски.
Свой городок <���они> построили
В кучах дымящихся калов.
Не по-барски
Нежили <���их> стены
Темных сквозных подвалов.
Столетние бугры
В том месте,
Где дышится вольно гневу и мести
И спокойно лежит окровавленный нож.
И город стерег их зубами оскала,
Граждан города из конского кала.

А мы, а наша рабочая темь
Виновата тем,
Стоя дрожа,
Что кулак без ножа.
Долго не будем сносить белые чванные груди
Мы, окаянные, сгнившие люди.
А они раком речным вылезут из темени ночи
И у них на лоб вылезут очи,
Лишь придет мой желанный жених –
Нож рабочих!
Нож рабочих!

Треух немецкий,
Грозя грозе железной палкой,
Строил белый город на месте болот.
И дыры, сшитые в зипуне –
Зимой нагие Волги плечи –
Открыли Горячее поле.
Два города, два выстрела, два глаза –
Они друг друга стерегут,
В окопах скрыты до отказа.
Война!
Война речей, одежд, движений, пищи.
Два города в упор друг в друга целятся
Стволами ненависти.
Чу, перебежчик – пес
Кость жирную пещерному люду принес,
И люди вышли кучей её делить.
В том городе русло свободной волны
Затянуто в доски умершего моря.
Как женщины грудь – китовым усом,
Затянуто русло Невы серыми досками волн.
Из трупа морей
Эти львы и серые ступени
Вели к дворцам, одетым в камень-кружевняк.
Прямой суровый камень (похож на слово «нет»)
Вдруг делался кудрей воздушней
И вьется вьюгой каменной (воздушней кружева),
Где каменеет женский поцелуй.
Цари здесь жили
И темнели в окнах по ночам.
А там столетние полы конюшен,
Город, чьи стены из сена,
Прошедшего конский живот,
Населены детьми и старцами.
Кто первый спустит свой курок?
В венце навоза нищета
Иль белый царь, народам грозный?

Город белый, тревогу забывший,
Тысячей белою зайцев заснувший,
Лишь чернеют трубы – уши.
К нему с головней крадется злоба
Поджечь высоких замков надменную речь.
Этот час – повар,
Чтоб поднялся <���навар> и говор
До облаков
Это Москвы рука
Мстила невским царям,
Снимая венец: выручи!
Это в замки забралась
Грозная тень – непрочитанная книга.
Имя ей – Хам.
Вам тесаки –
Дома высоки.
Вам секачи –
По горлу щекочи.
Тот ящик струн,
Где барышни слышался вой
И звуки Шопена, –
Из окна по мостовой!
Пива немецкого хлынула пена
К выскочке финских болот:
Это ринулось Поле Девичье
Отомстить за царевича
Великому царю в треуголке,
В заморском треухе и с палкой.
Это Ходынка
Над трупом невских царей
Воет зловеще в волынку.
Отплясать за царевича
Пляску злобы и надсмешки.

Подвалами лица <���пугая>,
Идите, «стоп» нарушив, лая.
Так вы рычали в общей свалке,
У стаи уличных собак,
Худых и грязных,
Оспаривая
Конины дохлой брюхо теплое,
На воздух шумно подымая
Седую стаю галок и ворон.
Широк стежок суровой нитки
Рогожным шилом –
Собранье дыр тулупа вашего.
И грубы швы залатанной одежды,
Гнездо для грязи и для гнид.
В руках неловких ружья и пищали
К стволу – трубе водопроводной
(Отхожих мест труба у ваших ружей дуло)
Веревкой серою привязана доска забора – ложе.
Трудился ты в снегу, жилец навозных куч,
К щеке <���прикладывая то, что с ложем схоже>.
В стенах, где камнями сугробы,
Полы из камнеломен конюшен царских,
Не он ли, раб второй,
Сказал «Товарищ!» первому рабу,
Копыто помощи подав.
Иль это просто случай,
Игра судьбы?
Но как глаза угрюмы,
Мощны скулы.
   Идите!
<���Люди> Горячего поля,
С вами кони
В общем заговоре.

Пух лебедя – дворцам,
Грей белым снежным одеялом.
А для лачуги – пушки бухают.
Потей!
Капусту и лук жри до изжоги!
А над нами где-то боги
Витают небесные.
А ты на колодке
Точи сапожищи и сапоги.
Но и сапог – это бог.

Мы торцы мостовой,
Чтоб в коляске катался помягче богач,
За широким и светлым стеклом, на кузове черном
Едет толстый купчина-божище,
Хорошо знакомый
Живописцам вывесок Петроградской.
Его образа висят
На всех улиц боках
Рядом с мордой тупого быка,
Белою тушей гусят.
Сегодня, пробегая за спичками,
Я видел три раза
Его образ.
Фу, боги уехали!
Шляпу одел,
Сижу и думаю:
А если бы я был божище или божок?
А он сапожище <���или сапожок>?
Недаром приделай «атый»
Из «бога» выйдет «богатый».
В один гроб закопать их лопатой!

А другие, иные
Борются, ссорятся,
Чтоб как боров зажирели
Купчин шеи без труда,
А купчих без ожерелий
Свет не видел никогда!
Небоскребы, как грибы,
Вырастали на Пречистенке,
А рабочие гробы
Хоронил священник чистенький.
Чтоб от жен и до наложницы
Их носил рысак –
Сам Господь, напялив ножницы,
Прибыль стриг бумаг.

Идем!
Друзья, во славу нас
Мешки людей дырявые,
Темнея дырками для глаз,
Шагая, падали, корявые,
На пятипалые отростки
Своего туловища.
И были дула вещи.
Их семеро дырок других,
Кроме тех, что над бровями,
Всего их девять на теле.
Царские пули еще больше наделали.
Птичками свищут,
Ищут
Тела уют.
Цветок я деве дал, –
Экая невидаль!
<���Барские усики:
Что, барышня, трусите?
Что, барышня, боязно?
Что вам снится?
Чужие ресницы?
Я вас обидел?
Полно дуться!
Вчера я видел:
Идут, жмутся.
Гноя знак.>

В том черепе надменном тлел
Костер венчанных предков.
Здесь в вдавленной коробке лба
Таилась подлая судьба,
Столетий долгой власти шелест.
Там тяжело ложилась челюсть.
Чванно
Беседовали старцы.
Легок на помине
(Погоды мена),
Худой и бритый,
Король кожи
Метал и ставил.
Сияла голубая кровь
Потомков Рюрика, Романова
И Гедимина.
Им золото носило корки кус?
Шестерки и восьмерки. Туз.
Смотрели жены через плечи
С улыбкой утренних ресниц.
«Зеленому полю сегодня
Я дал двести тысяч, –
Сказал мужчина, улыбаясь
В свои душистые усы. –
Двадцатая часть урожая
Для мелкой игры ничего!»
Он не увидел, что
Молчаливой тенью,
Дыша навозом, скаля гнилой череп
И с черною косой
Гнилых волос остатка,
За ним стояло,
Руку ему на плечо положив, –
Горячее поле.
– Друг, о Горячем поле ты забыл?
Ты ничего туда не бросил? –
Насмешливо шепчут уста,
Смеется безмясый оскал
И лижет ухо тухлым языком нищета.