Велимир Хлебников - Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Дело дяди Саши, получившего отставку без пенсии, будет разбираться в <���Государственной> Думе. Снова видел дядю Петю и тетю Машу.

Адреса у меня нет сейчас, так как скоро я переезжаю, не знаю куда. Адрес Г. С. Судейкина: Лесной, Институтский переулок, д. № 4, кв. 2. Они кланяются.

Я чувствую, что есть что-то, о чем надо написать, но не могу вспомнить.

Как здоровье Кати? И где ее адрес?

Целую. Рад бы увидеться где-нибудь на юге.

28 ноября.

Я давно не получаю писем ни от вас, ни из Харькова. «Дани» старшего поколения младшему тоже не получал по сегодня. Посему я прожил около недели у Гр. С. Судейкина. Они живут: Лесной, Институтский пер., д. № 4, кв. 2. Они шлют сердечный привет. Завтра я переезжаю <���в> свою комнату: Петербургская сторона, Гулярная ул., д. № 2, кв. 2.

На днях опять будут хлопоты по литературным делам. Веду жизнь «богемы». Петербург действует, как добрый сквозняк и все выстуживает. Заморожены и мои славянские чувства.

Покончив со своими делами, я не прочь увидеться с вами.

Гр. Сем. побуждает меня окончить мои записки о Павдинском крае. У меня на душе еще несколько дел и, кончив с ними, я готов бежать от города на дно моря.

В хоре кузнечиков моя нота звучит отдельно, но недостаточно сильно и, кажется, не будет дотянута до конца.

Целую вас и привет Рябчевским; тете Варе, Коле, Марусе. Как поправилась и здоровье Кати? Вере буду писать о выставке. Ждите новых оттисков.

Шура продолжает ли занятия естествоведением?

Соединенной волей злого рока, меня и др., я не поехал в Одессу. Так как побывать у вас было внутренне необходимо, то, не скрою, я попал в какой-то тупик, из которого не мог найти выход. Я попал на вокзал в каком-то опьянении, чувствуя себя на пути в Одессу. Мне не пришло в голову поторопить извозчика. Извозчик подъехал к подъезду ровно в тот момент, когда пробило три часа. Я подбежал к перрону ровно в тот миг, когда щелкнул ключ сторожа. Так я испытал на себе власть возмездия, какую-то насмешку, но за что – не знаю.

Теперь я в Москве. Сегодня осматривал Кремль. Завтра Третьяковская галерея и мн. др. Нам дали бесплатный кров, постель (в 3 студенческом общежитии) и вообще встречают с обычным московским радушием. Я удивился, найдя в общем московском облике какое-то благородство и достоинство. Москва – первый город, который победил и завоевал меня. Она изменилась к лучшему с тех пор, когда я был в ней.

С Новым годом!

Святоши<���но> 10.1.909

Василий Васильевич!

Присылаю Вам 3 вещи («Скифское», «Крымское», «Курган Святогора»), Поместите их? Это меня ободрит. Я мечтаю о большом романе, которого прообраз «Купальщики» Савинова, – свобода от времени, от пространства, сосуществование водимого и водящего. Жизнь нашего времени, связанная в одно с порой Владимира Красное Солнышко (Дочь Владимира, женатая на реке Дунае), какой она мнится слагателям былин, их слушателям. Отдельные главы написаны будут (будут?) живой, другие мерной <���речью>, одни <���как> драматические произведения (диф<���ференциально>-ан<���алитические>), другие пов<���ествовательные>. И все объединено единством времени и сваяно в один кусок протекания в одном и том же времени. Кроме того, отставные военные, усмирители, максим<���алисты> и проч. в духе «Навьих чар». Но мне нужно благословление редактора, даете его? Но это тайно.

Что говорит Ремизов о моей «Снежимочке»? Если будете, Василий Васильевич, то не поленитесь, спросите.

Какой первый № газеты? Если не трудно, пришлете? Очень жалею, что не умел написать чего-нибудь из древнерусского быта. Но я столько провел в пути, что весь русский дух вытряс. Меня забросило в Святошино, Киевского уезда, Киевской губернии. Северная ул., д. № 53. Викт. Влад. Хлебникову.

Сколько городов Вы разрушили – красный ворон? В Вас кипит кровь новгородских ушкуйников, Ваших предков, и все издание мне кажется делом молодежи, спускающей свои челны вниз по Волге узнать новую свободу и новые берега.

Если примите, напишите тотчас, если нет, пришлите обратно – эти листки мне дороги.

Но все же редакторы – большое зло.

«Словеннега».

P. S. В этом письме 6 листов.

Я еще не узнавал о своих вещах ничего. Уже четыре ночи совсем не спал, и нахожу, что при хорошем питании это укрепляет здоровье.

Так как в Петербурге я incognito, то никого не посетил и не посещу. Делаюсь сыном улицы, впрочем, в том, что я пишу, не ищите подобия правды.

У нас в Университете (откуда я по каким-то причинам еще не исключен) организуется экскурсия на Кавказ – охотники, филологи, пешком по Сванетии. Не хочет ли Шура присоединить ся к ней в Царицыне?

Сегодня славная солнечная погода.

Здравствуйте на расстоянии 1000 верст. Я весьма был бы обязан, получив немедленно точное письмо с изъявлениями того, что вы намерены делать 2-го июня. Это меня избавило бы от ненужных испытаний и той неопределенности, которая всего хуже.

Я виделся с В.Ивановым. Он весьма сочувственно отнесся к моим начинаниям.

Целую всех. Приехали ли одесситы? Если да, то и им мой привет.

Гулярная, д. 5, кв. 2.

Надеюсь, что скоро вас увижу…

Я скоро увижусь с вами. Не хочет ли Шура присоединиться к пешеходной экскурсии (студентов Университета, зоологов, фотографов) по Сванетии (Сев. Кавказ)? Он может ее начать и был бы принят с распростертыми объятиями (она уже выехала 30.V. из Петербурга).

Я недавно снимался с черепом, и когда приеду, то покажу вам карточку.

Осенью в Петербурге возникнет кружок, в котором будут <���читаться> мои вещи.

Знаете: я пишу Вам только, чтобы передать, что мне отчего-то грустно, что я непонятно, через 4 ч<���аса> уезжая, грущу и что мне как чего-то вещественного жаль, что мне не удалось, протянув руку, сказать «до свидания» или «прощайте» В<���ере> К<���онстантиновне> и др. членам В<���ашего> кружка, знакомством с которым я так дорожу и умею ценить.

Я увлекаюсь какой-то силой по руслу, которого я не вижу и не хочу видеть, но мои взгляды – Вам и Вашему уюту.

Я знаю, что я умру лет через 100, но если верно, что мы умираем, начиная с рождения, то я никогда так сильно не умирал, как эти дни. Точно вихрь отмывает корни меня от рождающей и нужной почвы. Вот почему ощущение смерти не как конечного действия, а как явления, сопутствующего жизни в течение всей жизни, всегда было слабее и менее ощутимо, чем теперь.