Сергей Сорока - Стихи

Позабыть всё то, что было?!
Не под силу мне, друзья.
Выгляжу с утра уныло,
повторяет мне семья.
Веселиться нет причины,
и надежды никакой.
Миновал ли ту пучину,
где туман и непокой.
Тишина звенящей грустью
давит, сволочь, на хребет,
заглушает, падла, чувства,
подавая щи в обед.
Я оправдывать не стану
всю нелепость торжества,
кровоточащую рану
не прикроет и листва,
что кружится в «белом танце»
в золотой косынке дней,
уменьшая в жизни шансы
незначительных дождей,
выпадающих на почву
благодатных перемен,
дрянь приходит тёмной ночью,
словно дней пустых рефрен.

Желаю поехать на Север,
вернуться в Сиянье небес,
где часто свирепствует ветер,
по тундре, где стелется лес.
Морская свобода с волною
приносит прибойный туман,
стоящий подолгу стеною,
свирепствует где океан,
покрытый суровыми льдами,
там мой самолёт по-над льдом
летит, загружённый стихами,
пилотом бесстрашным ведом.

О, люди, меня извините,
что выстрадал грусть и печаль.
не стал что ни в чём знаменитым…
…вам тоже, наверное, жаль.
Ну, так получилось по жизни —
дорогой неторною шёл.
Служил беззаветно Отчизне,
не ползал, простите, ужом.
Не гнулся на ветреных зыбях,
меня обошли пустяки,
мечты где весёлые гибли,
смеялись вовсю остряки.
Я шёл по болоту сомнений,
в печали встречали всегда,
ушедшие в годы мгновенья —
по мне; в том беда не беда.
О, люди, меня извините
за чистую правду души.
Коль надо, то стоя казните,
и пусть прошумят камыши
заветные звуки столетий,
что минут и… вспомнят меня.
Не мог, не умел плесть я «сети»,
своею короной звеня.
Так! – надо – меня обезглавить
и вынести вон из трущоб,
что смог я эпоху прославить —
ошибок коварных и проб.

Эпоха безумств изначально
смеётся в похабщине лет,
не зная, как это печально —
названья покудова нет.
Приходит однажды прозренье,
становится ясно, как днём.
Промчится и это мгновенье,
пройдёт слеповатым дождём.
Уляжется ветер на ветви,
качаясь в распятье своём.
И путь обозначится светлым,
пунктиром, уйдя в окоём
рассветной дорожкою алой —
упрётся в чужой горизонт.
Останется дело за малым —
взять приступом разум на понт,
поставить на место с зарёю
восход обездоленных в ряд
бесследно пропавших героев,
которых припомнят, навряд.

Ни рецензий, ни призывов —
посетить московский марш.
Никаких в душе позывов.
Настроенье просто фарш.
Дождь идёт, не видно края —
моросит и моросит.
Расфуфыренная краля —
осень. В проводах свистит

ветер грусти и печали,
бьёт по крышам целый день.
Это только лишь начало,
кавардак в нём набекрень.
Мы с землёй не просыхаем
я – от водки, а она
хлюпает во мне стихами,
образов душа полна.

В Барнауле марша нету —
запретили – мир зачем?
Канет безвозвратно в Лету,
потому народ и нем,
но ругает он Обаму
и Европу заодно,
что не любят там обманы
ни по жизни, ни в кино.

Объективность в переменах
на приёмах не нужна.
Кровь застыла, видно, в венах,
жизнь уже не так важна.
Посмеяться вдоволь надо,
коли вылез на экран,
и гогочет, словно стадо,
угодив в пустой проран.

«Сила есть, ума не надо!» —
говорят опять друзья.
Неотёсанность не рада,
потому что ей нельзя
улыбаться, втихомолку
водку жрать не по утрам,
что с того, скажите, толку,
коль опять разрушен Храм?

Неужели непонятно —
сила в истине святой.
Говорю, видать, невнятно
после грусти с запятой.
Пауза нужна, иначе
прозвучит сигнал зануд.
Оттого душа и плачет,
что идёт в трёх соснах блуд.

Заблудились мы с грибами,
возвратились на покос.
Были испокон рабами,
не боялись жёлтых ос.
Загребали все загнетки,
и хранился до утра
синенький огонь с монетки.
Было так ещё вчера.

Затуманило пространство —
стало грустно, не видать,
как ведёт себя тиранство,
не наводит, в смысле, гать
на болоте отношений,
в низкопробности идей.
Стало множество лишений,
ущемлённости людей. —

Запирают их в квартире —
свежий воздух не для них.
Нет такого в чёрством Мире,
чтобы жил от сих до сих.
Пусть туман на землю ляжет —
и разведрится простор.
Осень фигу чести кажет
в беспокойстве до сих пор.

Я бездарно несуразный,
оттого опять грущу.
Уж давно я не был праздным.
Всё гармонию ищу
в какофонии промозглой,
в тишине забытых дней.
Но ветров сухие розги
подгоняют вновь коней.

Мчатся кони, мчатся годы,
и в тумане за окном
выстроились в ряд невзгоды.
Говорят, мол, поделом.
Машут подолами сосны
на игольчатой волне.
Утром травы снова росны
безмятежные вполне.

Я иду по ним в печали. —
Жаль упавшую звезду.
Кто-то где-то вновь отчалил.
Что ж имею я в виду? —
Не понять, довольно трудно,
мне же нечего скрывать.
Не в моей столице людно,
некуда впихнуть кровать.

На обочине живу удачи,
занимаюсь, чем могу,
а в кустах бельчонок плачет
весь пушистый, как в снегу.
Потерялся, видно, малый
и не знает, что внизу
запасает шишки мама,
ждёт сибирскую весну.

Всё не так, как вам хотелось.
Всё не так, как я мечтал.
Что-то мне давно не пелось,
То ль пойти мне на вокзал
и уехать в даль святую,
помолиться средь берёз,
потому что я тоскую
и, наверное, всерьёз.
Неизвестен… поневоле
завопишь в дожде косом.
У Поэта грусть и доля
выражается стихом,
но без мата и подлянки,
с прямотою нежных строк.
На весёлостях полянки,
оттого, что я игрок
и по крупному, в удаче
виден подвиг суеты.
Не давать умейте сдачи! —
Беспредельщики пусты.

Продираюсь сквозь забвенье
в неизвестности простор,
где моё живёт прозренье,
где другой я разговор
не веду случайно в жилу,
чтоб поведать о былом.
Я б купил плохую виллу,
перестроил б в чистый дом.
Ну, зачем мне неизвестность
за туманами тайги,
где кудрявится вновь местность…
…То ли встал не стой ноги
и пошёл открытым полем
в несбываемой мечте.
Ну, к чему такая доля —
быть всегда на высоте?..

Вся жизнь моя на Белом Свете
проходит, собственно, в борьбе.
Никто не вспомнит о Поэте…
…Я строю памятник себе:
Воздвиг колонны, рядом стены,
под крышу погреб заключил. —
Не зря я рвал в безумье вены —
себя работою лечил
от скуки и печали грустной,
недуг из тела изгонял.
В душе безрадостно и пусто —
никто стремлению не внял.
Зачем им погреб, если подпол
хранит картошку до весны.
Невзгоды получил я оптом,
меня ругали без вины.
И только внук с бабулей вместе
мне помогали, как могли.
Мы рассуждали не о чести,
считали круглые нули.
И выходило – не напрасен
был труд и в зной, и холода.
Как пароход трёхтрубный «Красин»
застрял с беспечностью во льдах
презрительного в сути крика
из прозвищ, ругани пустой.
А жизнь Поэта многолика
за той безжалостной чертой,
когда твой труд уже не нужен.
А памятник в саду стоит,
и отражается весь в лужах,
и украшает сада вид.