Сергей Сорока - Стихи

2.
Вы никто и я никто —
все в стране мы пешки.
На душе моей темно
догорают головешки.
А костёр давно погас,
ветер в доле не помеха.
Всё вершится напоказ.
Указующая веха
установлена в Кремле
в уголке под троном.

Неспокойно на Земле…
…возит грузовик патроны.
Залугандили опять,
и открыт шлагбаум.
Их, однако, не унять —
«Брэк!» не действует и «Аут!»

Бывает неловко, вы правы.
И думать не надо – в распыл,
когда состоявшийся был
нелепым под сенью дубравы
на склоне поникшие травы,
которые Бог разлюбил.

И бездны скрывали распадки
белели вершинами гор
и вновь раздвигали простор,
прощая поэтам нападки,
ведя разговор без накладки,
рисуя словесный узор,

я шёл по тропинке, где пропасть
манила в свободу свою,
губила не юность мою,
а нечто такое, ну, то есть
будила, наверное, совесть
понять в том себя не смогу.

Стихи появлялись в закате,
сверкая алмазами звёзд,
и пел в отдалении дрозд,
соловушка был на подхвате,
пред ними я был виноватым,
вбивая в раскаянье гвоздь.

Я мчался по склонам тревоги
телега скрипела в веках,
держала безволье в руках…
…звенел колокольчик в дороге,
встречала меня на пороге,
живёт кто поныне в стихах.

Высоких целей я не ставлю,
но стремлюсь подняться ввысь.
Я одного лишь Бога славлю —
Он даровал мне в Свете жизнь.

Я понимаю всю нелепость.
Банальность в утвержденье есть.
Всё тленное на Этом Свете
и вечное, конечно, здесь.

Не надо отрицать былое,
пред будущим не трепетать.
Не принимаю слово злое. —
Его я не желаю знать.

Живу в неведенье красиво
И нет сомнений у меня,
опять развалится Россия,
совсем скукожится она.
Сибирь – свобода и раздолье, —
морозный горестный острог.
В ней лес, до горизонта поле
и множество плохих дорог.

Здесь нефть и золото с ураном,
и уголь каменный, и газ…
…деревья валит ураганом,
а стужа – закаляет нас.
Живём и в ус опять не дуем,
пусть дует ветер – он свиреп.
И пусть свобода торжествует,
в мороз ударимся о рэп.

По снегу белому осеннему
и неглубокому пока,
Серёгу тащим мы Есенина,
тоньшее волоса рука.
Остался он на веки вечные,
беспечно-юным молодым.
Дела амурные, сердечные,
когда весенний «с яблонь дым»
струится с синими оттенками,
на фоне белых облаков
стояли яблони кокетками
с предчувствием иных стихов.

Был я в поле, был я в доле
с неизвестностью моей.
Не свои сыграл я роли
в безнадёге новостей.
Не хотелось быть богатым,
оказалось, что нельзя
оставаться виноватым.
Ну, не та моя стезя.

Мне б идти по бездорожью
в однозначность злой молвы,
где оставлены остожья,
сожжены давно мосты
через речку оправданий
в вероятностный покой,
в этот час туманно-ранний
над беспечною рекой.

Лета с чёрною водою
унесёт стихи туда
с отражённою звездою.
Но останется звезда
полыхать на небе синем
на безветрии времён,
покрывает чёрный иней
бархат ветреных знамён.

Ходил и я когда-то пёхом
по деревенским мостовым.
И все меня считали лохом.
Всего-то – был я молодым. —

Умчался в город на попутке.
Забыть деревню захотел.
Теперь жалею. Не до шуток.
И по-другому вот запел.

Летал над ней, махал крылами, —
отец мне шапкою махал.
Сегодня думаю: «Была ли
деревня – детскости причал?»

Исчезла бедная деревня —
осталось место, сгнил причал.
Засохли стройные деревья.
Тоска повсюду и печаль.

Стоит лишь крест, раскинув руки,
и охраняет пустоту,
висят забытые в ней звуки,
слезой стекают по кресту.

Я помню осеннюю вьюгу
и шорох листвы золотой.
Лист падал, вращаясь по кругу,
и лес становился пустой.

Берёз оголённые ветви
тянулись по ветру вразброс,
свивались, как будто бы в петли,
причёска менялась берёз.

Седело пространство над полем,
звенели струной провода.
Дышало студёным привольем,
а дни превращались в года.

Я встал, как будто на пуанты,
танцую, радуясь судьбе,
что выдвинут вот в номинанты,
светлее стало вдруг в избе… —
я глянул в зеркало… о! случай —
над головою нимб горит.
Как видите, и я везучий,
хотя не с улиц Уолл-стрит,
а из деревни под горою,
которой нету так давно,
что даже страшно не герою
увидеть этой жизни дно.
Кто не мечтал, друзья, о славе?!
Всем хочется на пьедестал,
чтоб с бронзы сдернули бы саван,
и каждый чтобы прочитал:
«Он жил на Свете, беспокоясь
о неизвестности своей».
Его замучила бы совесть,
когда бы он расстался с ней —
с Поэзией любви и грусти
Поэт безграмотный педант.
Со мной он не скрывает чувства,
что стал в «Стихи. ру» номинант
на премию «Поэта года»,
которой, знает, не видать!
Его задвинут в угол с ходу. —
Всё надо трезво понимать.
Жюри и номинанты, люди,
два разных полюса, они
по-разному Поэтов судят.
Ни тех, ни тех в том нет вины.
Придётся снять свои пуанты,
вернуться в повседневный быт.
Достаточно мне номинантом
весь високосный год побыть.

Я люблю за беспечность Россию,
за её неуёмную страсть —
всё делить и кусманами красть,
воровать производства – стихия

и для жадности, подлого счастья.
Со свободою полный аллюр,
и не небо над нами, велюр,
где приколоты звёзды. Умчаться,

всё оставить на откуп унынья,
в неизвестную бешено даль,
где отсутствует даже печаль —
покрывается странною стынью

нечувствительность острых сомнений
из текущей бесславности лет.
Никому тот неведомый свет
не прольётся на паперть мгновений,

а останется в старом тоннеле
в темноте неизведанных мест,
как Поэта-изгоя протест.
Разновидностью дикой в апреле.

Всё пройдёт, но останется случай
в неизведанном «поле чудес»,
где когда-то печально воскрес
независимо-смелый, везучий,

но правдивый в изгнании века
за эпохой невежества, зла,
где позёмка кроваво мела,
заметая любовь человека.

Повторялось опять – за Россию
пострадали солдаты войны,
что погибли за гибель страны,
вседержавностью вмиг обессилев.