Сергей Сорока - Стихи

В безнадёге осенней печали,
в безответственно-странной строке,
беспросветными с грустью ночами
пламя гаснет в беззвёздном окне.
В переменчивость падают звёзды
в неизвестности ветреных лет.
Виноградные сочные грозди
излучают прозрачности цвет.

Независимость ветхих исканий
по пустынным просторам судьбы.
Нежелательных в поле касаний
из расхристанной дружной толпы.
За околицей честных раздумий
не по поводу славы, удач
в этом Мире суровом подлунном,
где безнравственный слышится плач.

В заосеннем пространстве успеха,
в ослеплении бедственных грёз
на полях безусловных огрехов,
под ветвями цветастых берёз
мне вновь видится ветхое зданье —
продуваемый ветром барак,
на пригорке стоит без названья —
мой скрывается в здании страх.

Да не Поэт я, а юродивый —
дозволено мне в жизни всё —
зову и Родину уродиной,
тюрьмой – колхозное село.
Никто давно не обижается,
а что с юродивого взять.
Бывает, кто-то облажается.
Приходится их защищать —
замолвить слово председателю —
всю правду рассказать в лицо.
И растереть плевок старательно,
в сердцах что плюнул на крыльцо.
Да не Поэт я, а юродивый
и молочу, что захочу,
к тому ж ещё и непородливый.
Вот над собою хохочу…

Жить ничего, увы, не знача, —
не испытанье ли судьбы?
А может, всё-таки удача,
когда качаются столбы,
идти на ветер беспокойства,
глядеть глазами не без слёз,
наверное, Поэта свойство —
любить безмолвие берёз.

Дивиться чистоте полынной
с крапивной грустью пополам.
И наслаждаться вновь теплынью
и первым всходам по полям,
раскинувшимся за рекою
в весенней дымке тишины.
И вроде бы подать рукою,
а поле словно полстраны.

Не стану вас я диогенить,
в Сибири в бочке не прожить.
Но если только лишь во гневе,
свивая отчужденья нить,
залезу в безнадёге в бочку
и привяжусь ремнями в ней,
поставлю в жизни этой точку
на несколько печальных дней.
Зачем мне вас-то диогенить,
когда понятно всё без слов.
Да просто, люди, я же гений,
и потрясатель всех основ.

Попросите прощения
вы у мамы своей
за своё извращение
невесёлых затей.

Попросите прощения
у отца своего
за свои упущения,
что покинул село.

Попросите прощения
у берёз и осин
за своё возвращение,
заблудившийся сын.

Восхититься вам лучше Сибирью
здесь в июне не тают снега.
Приезжайте, любуйтесь здесь ширью,
что поля занимают, луга.

И сирень зацветает позднее,
и черёмуха поздно цветёт.
Небеса тут у нас голубее,
и высокий у нас небосвод.

Здесь просторы тайгой зеленеют,
а в них сосны касаются звёзд,
да и реки гораздо полнее.
Горделивых не сыщете поз.

С голубыми глазами озёра,
в них метровые волны зимой.
И простор здесь открытый для взора,
и ковыль с тишиною степной

переполнен седою тревогой
за российский беспутный народ,
что кандальной ходил тут дорогой,
где пускали людишек в расход.

Пять минут роковые промчались…
…и Рубцова не стало… Земля
содрогнулась… Сердца застучали
по-иному… склонились друзья
над могилой Поэта России,
провожая в заоблачный путь,
там, где звёзды луною косили.
Но не главную поняли суть,
раздражённые яркие зори,
и церквей золотых купола,
и крестов невесёлые взоры,
и разруха в сознанье была.
Он был первым, кто это заметил,
всё в стихах Николай отразил.
Я согласен с великим Поэтом,
что плывём без руля и ветрил.

В золотом окоёме пространства —
по-над речкой струился туман,
превращаясь в белёсый обман,
словно я возвратился из странствий
по печальной своей стороне,
где черёмухи в беленьких платьях
танцевали в весенних объятьях…
Или всё я увидел во сне?..

А хотелось и хочется счастья —
наблюдать всю весеннюю блажь,
и пусть будет хоть это мираж,
необузданность в грусти ненастья
без печали в безликости лет.
В золотом окоёме пространства
в безвременье надуманных танцев
средь черёмух исполнен балет.

Дуют ветры ниоткуда,
дуют ветры в никуда.
В ожидании мы чуда
провожаем поезда.
Нас встречают полустанки —
необжитые места,
а по ним когда-то танки
прокатились.
Высота
там осталась безымянной
в памяти, как снег, людской,
где могила в грусти странной,
но с фанерною звездой
до сих пор стоит в печали,
краска выцвела давно.

По сей день в разрывах стали
кровь и падают
на дно
по окопам и без касок,
но с погонами бойцы —
не изведает кто ласок
и не выйдет кто в отцы.

Мне нравится профиль осенний
и лёгкая грусть торжества,
сплетённая в память мгновений,
танцует когда в них листва.
И кружится память в унынье
при виде осенней мечты ─
умчаться в просторы степные,
где броской-то нет красоты.
Где только свобода пространства
и в дымке сокрыт горизонт.
Дорога непыльная странствий,
уведшая многих на фронт,
исчезла в беспамятстве века,
травой заросла колея.
Не стало кого-то, коллега, —
дорога в безвестье моя
раскатанной трассой безмолвья
не стала в прошествии лет.
Не выросло птиц поголовье,
коней табунящихся нет.
Трещат трактора, словно танки
идут на прорыв оборон
противника. Чёрные галки
со всех облетают сторон.
Мне нравится осени профиль
и нравится даже анфас.
А время в безумии крошит
непознанный памяти пласт.

О! как же я люблю свободу —
расправлены мои крыла! —
И ныне славен я народу —
тропа ко мне не заросла.

Я – Дух, что был когда-то Пушкин,
витаю всюду на Земле:
и в захудалой я избушке,
и в комфортабельном дворце.

Меня цитируют все Президенты,
и не схожу я с языка.
А были, нет ли, прецеденты —
не принимала чтоб река

забвения с названьем Лета
стихотворения мои,
гонимого в стране Поэта,
но сыном ставшего Земли.

Осенняя грусть бестолкова
печальною сутью своей,
что листья теряют обнову,
что ей не поёт соловей
весёлые песни о лете
с весенним теплом, тишины
закатов, весенних рассветов.
Разгульность цветастой волны
в лугах неуёмности с синью
на небе, с певучестью гроз
и плавности радостных ливней,
принесших обилие грёз
под всполохи молний в изгибах
бушующих летних страстей,
которыми был я настигнут
врасплох на просторах степей.