Сергей Спасский - Земное время

Так ярко
Луны голубое сиянье.
Бездонен
Небес лучевой водоем.
Хрустальных деревьев
Блестят изваянья.
По светлому снегу
Идем мы вдвоем.

Весь город
Молчаньем задумчивым залит.
Победною преображен белизной.
На площади мы,
Как в таинственном зале.
Легли наши тени
На пол ледяной.
Сугробы, как волны
Недвижного моря,
Что разом застыло,
Заворожено.
Покой безграничный.
Мы примем, не споря,
То счастье,
Что нам выше меры дано.
Над нами
Трепещущих звезд ликованье.
Вон Сириус искрится.
Видишь его?
…И может, мы празднуем
Наше венчанье
И благословенной любви
Торжество.

Последний, окончательный когда-то
Раздастся выстрел. И когда-нибудь
Прольется кровь последнего солдата,
Последней пулей раненного в грудь.
Необычайно и необъяснимо
Вдруг над землей распространится тишь.
И в небе нет ни грохота, ни дыма,
В него без опасения глядишь.
Оно забыло о своем позоре,
Живет неоскверненное. И в нем
Ночами — звезды, вечерами — зори
И солнце удивительное — днем.
Какими мы увидим всё глазами?
Поверим ли, что отошла беда?
Как выглядеть тогда мы будем сами?
Что ощутим? Где буду я тогда?

Где ты, где я, где все тогда мы будем?
Кто доживет, кто встретит день такой?
Он труден, непривычен будет людям —
Вдруг наяву достигнутый покой.
Как поступить? Расплакаться? Молиться?
Чтоб сердце не распалось на куски,
Безумие не исказило б лица,
Чтоб кровь не опалила бы виски?
Но жизнь, шипы взрастившая на розах,
Хранящая в земных глубинах соль,
Мудрее нас. В необходимых дозах
Она со счастьем смешивает боль.
Среди обугленных развалин стоя,
Мы вспомним мертвых, тех, что не умрут
У нас в душе. И самое простое
Откроется нам исцеленье — труд!

Забудет город про свои лишенья,
Оправятся разбитые дома.
Вот этот мост — был некогда мишенью,
Над площадью — господствовала тьма.
И яростные прыгали зенитки,
Размахивая вспышками огней.
Здесь жизнь людей казалась тоньше нитки,
Порвется, только прикоснешься к ней.
Здесь сад был в ледяной броне. По краю
Его я брел, неся домой еду.
А тут я вдруг подумал: умираю.
А умереть нельзя. И я дойду.
Но майской ночью в бестревожном свете
Над медленной скользящею водой
Другие люди, может, наши дети,
Пройдут своей походкой молодой.
Они не вспомнят нас, и будут правы,
Поглощены волнением своим.
Что ж, на земле мы жили не для славы.
Мы гибли, чтоб легко дышалось им.

И мертвые невидимой толпою
Проникнут тихо в комнату мою.
Так жаждущие сходят к водопою.
Я их душой своею напою.
Они не спросят ни о чем. Иные,
Меня не видя, но невдалеке,
Обсудят сами трудности земные
Друг с другом на беззвучном языке.
Те — сквозь меня посмотрят на страницы,
Что буду я писать. А этим тут
Захочется в досаде отстраниться,
А те мне руку тихо подтолкнут.
Но все же им не трудно будет рядом
Со мной и тем, с кем не имел я встреч
Здесь на земле. И тем я буду братом.
Мне не чужда и не страшна их речь.

Их оскорбило бы названье — духи.
Мы их живыми в памяти несем,
Погибших в Ленинграде с голодухи,
Залегших в украинский чернозем,
Собой загородивших путь к Поволжью,
Врага остановивших на Дону.
Что надо им? Чтоб не пятнали ложью
Мы ни себя, ни страдную страну.
Они за это принимали казни,
Чтоб сгинул страх и упразднился гнет.
Да расцветет народ и не погаснет,
Но умудренный, плечи разогнет.
Да будем мы в делах своих не лживы.
И это все, что нужно павшим, им,
Они пребудут вместе с нами живы,
Покуда мы их в мыслях сохраним.

С тобой дружили темная гвоздика
И неприметных фиалок полумгла.
О сон мой, хлопотунья Эвридика,
И ты среди других ко мне пришла.
Как странно верить: ты была женою,
Твой голос я улавливал извне.
Теперь ты стала кроткой тишиною
И добротою, спрятанной во мне.
Не воссоздать лицо твое и тело,
О, не спеши, повремени еще.
Ты невесомой ласточкой слетела
И опустилась на мое плечо.
Где ж ревность, зависть? — Это клубы дыма,
Перенестись нельзя им за межу.
О, сколько раз была руководима
Душа тобой. И я тебе служу.
До самых недр, до самой сердцевины,
До тайного тебе я виден дна.
И ты одна мои не судишь вины,
И счастье мне прощаешь ты одна.

Ночь за окном пустынна и морозна.
Сквозь ледяной сверкающий ковер
Ярка луна. Я засиделся поздно.
Закончим с тишиною разговор.
Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив,
Задохся я под грузом трудных лет?
Я полон благодарности, не скорби.
Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет.
Благодарю судьбу я за благие
Часы труда, за детский смех вблизи,
За голос твой, за руки дорогие,
Протянутые мне…Зима, грози,
Мороз, крепчай. Я переполнен всеми,
Кто с тьмою злобной борется сейчас.
И я, как все, — народной нивы семя.
И под землей весна разыщет нас.

В эти жестокие дни,
В пору, тревогой богатую,
Всем привелось пережить
Столько нелегких потерь.
Время ли припоминать
Не человека, а статую,
Бронзы холодной кусок
Кто пожалеет теперь?
Но отчего же мне ты
Часто мерещишься, смуглая,
В чистой своей наготе
На валуне у пруда?
Лип драгоценных венцы,
Солнце, как зеркало круглое,
Блещет сквозь них,
А в пруду
Так шелковиста вода.
Кроткого неба куски
И облаков отражения
Вытканы ярко на ней.
Мостика мрамор упруг.
И неумолчной струи
Не иссякает движение
Из кувшина, что идя
Ты обронила из рук.
Лоб открывая крутой,
Твердой охвачены лентою,
Волосы гладко лежат.
Лик твой серьезен и тих.
Пушкина очаровав,
Стала ты ясной легендою.
С детства к тебе нас ведет
Пушкинский радостный стих.
Где ты сейчас?
Может быть,
Сброшена бомбой фугасною
Ты на траву. Иль от пуль
Дыры в груди. Иль в плену,
Выкраденная, грустишь.
И окликаю напрасно я,
И не верну я тебя,
И на тебя не взгляну.
И пересох твой родник.
Парк изрубцован траншеями.
Вдоль опозоренных зал
Ветер бежит по дворцу.
И угловато торчат
С их оголенными шеями
Виселицы вместо лип
На одичалом плацу.
Девушка, ты среди жертв
Кажешься, самою малостью.
Ты ведь не вскрикнешь от ран,
Кукла — не кровь и не плоть.
Сердце, томясь о живых,
Гордостью полно и жалостью.
Но не могу я тоски
И о тебе побороть.
Кончится ж эта война.
Жизнь нам не будет обузою.
В парк воскресающий тот,
Верю, вернусь я тогда.
Может, ты ждешь?
И склонюсь
Я перед пушкинской музою.
И, изумленный, скажу:
— Чудо, не сякнет вода!