Сергей Спасский - Земное время

Мне представлялось, что конца
Дням летним не видать,
И светлых вишен деревца
Не будут увядать,
И будут яблони шатры
Шуршать вокруг меня,
Плодов душистые дары
В листве всегда храня.
Но в далях накоплялся гром,
И иссякал покой.
И обречен был каждый дом
Над кроткою рекой.
И скоро синий дрогнет свод,
И рухнет тишина…
То был тридцать девятый год.
Вступала в мир война.

В суровой почве вырытые норы.
Гнилые бревна. Тряпки. Ржавый лом.
Бомбежкой вспаханные косогоры.
Еще свежа здесь память о былом.
Они сидели здесь, зарывшись в недра
Земли российской. Где теперь они?
Дрожит кустарник под нажимом ветра.
Блестят цветы, как пестрые огни.
Край северный, знакомая сторонка,
Тебя топтал, тебя калечил бой.
Но тканью трав затянута воронка.
Земля, ты вновь становишься собой.
Ты снова воскресаешь, хорошея,
Всегда права и вечно молода.
Осыпется ненужная траншея,
Окоп размоет тихая вода.
Березка затрепещет над рекою,
Пугливыми листами шевеля.
О, поскорей бы стать тебе такою —
Спокойной, щедрой, русская земля.

Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница,
Мы издали на зиму ту глядим.
Она превращена в воспоминанье,
Уже почти не зла, не холодна.
Ей вязких красок посвятит пыланье
Художник на отрезке полотна,
Поэт ее перелицует в строчки
(О, только б без назойливых длиннот!),
И зачернеют в честь ее крючочки
Расставленных по партитурам нот.
Ее в театрах раздадут актерам,
Партер примолкнет в душной темноте,
И скорбным строем, величавым хором
Пройдут те дни… И все-таки не те.
Лишь иногда, рванувшись тихой ночью,
Еще не пробудившись до конца,
Я потянусь к ней, различу воочью
Черты ее священного лица.
Прозрачными вдруг сделаются стены,
Мороз за горло схватит. И пора
Бежать на пост. Фугаски бьют. Сирены
Визжаньем сотрясают рупора.
И в сердце снова ясность и упорство.
Сквозь область смерти все ведут пути.
И в доме не отыщешь корки черствой.
И день прожить — не поле перейти.
И только ты меня окликнешь рядом:
«Опомнись, что ты?» Близится рассвет.
Лишь шепчет дождь над спящим Ленинградом.
И хлеба вдоволь. И блокады нет.

Поговорим о море, о его
Существовании неизмеримом,
Подвижном, непрестанно вновь творимом.
Поймем его живое вещество,
Рождающее пред глазами
И исчезающее вдалеке
И славословящее голосами
Волн, расстилающихся на песке.

Оно не близко, и не то чтоб в окна
Мерцало световою пеленой,
Но свежих пен курчавились волокна
Там, под горой отлогой и лесной.
…Навесы сосен. Медной чешуею
отсвечивают ржавые стволы.
Песок — голубоватою золою,
И душен вязкий аромат смолы.
И вереска лиловые пылинки,
И губчатая мякоть мхов легла.
Лощинки, где малина, и долинки,
Где трав клубится трепетная мгла.
Здесь поутру, ступая осторожно,
Идешь среди порхающих теней.
Здесь все неприкровеннно, все не ложно,
И, что ни шаг, до самых недр видней.
Ты сбросил оболочки мыслей прежних,
Уйдя от городского бытия,
И по откосу пенится орешник,
В овраге — колокольчики ручья.
И вот он сам, весь будто огоньками
Осыпанный, упруг и неглубок.
Он проскользнет, как рыба, под руками
И спрячется в укромный желобок.
И все небесным ясным океаном
Объято. Мы на дне. И видном —
Там облака, подобные полянам,
Плывут, или подобные холмам.
От их возникновенья и полета
Беззвучного — такая лень в груди…
А под ногой зачмокали болота,
По рыхлым кочкам их переходи.
И наконец среди сплетенных веток
Блеснет навстречу синее окно.
То — к морю ты выходишь напоследок.
Весь горизонт свободен. Вот — оно.

Забудь, что жизнь — забот нагроможденье.
День шелковистым теплым ветром полн.
Как благодатно плавное рожденье
Неторопливо восстающих волн!
И если взгляд переведешь направо,
Там синева холмиста и сыра,
И пены кое-где мелькнет оправа,
Как тонкая пластинка серебра.
Левее глянешь — словно накаленной
Становится вода. Лучей шатер
Висит над ней — над голубой, зеленой,
А там она как золотой костер.
И отблески слепительные роем
Над ней танцуют, радостно скользя.
И на мгновенье мы глаза закроем —
Тот жаркий блеск перенести нельзя.

Немало прожито. Годов остаток
Не столь велик. Все определено.
Ни перемен внезапных, ни загадок.
Жизнь — зрелое растенье, не зерно.
Ветвей распределенье, листьев формы —
Все выявилось то, что испокон
Судьба вложила; все границы, нормы
Предуказал не случай, но закон.
О том ли мне мечталось на рассвете?
Заглянешь в суть событий. Что ж? О том.
Лишь верилось, что легче жить на свете,
Жизнь представлялась в облике простом
И более беспечною казалась,
И праздничней чуть-чуть. Издалека
Она души, как музыка касалась,
Как летний день сияла, велика.
И мальчуган, склоненный над тетрадкой,
Неопытными рифмами стуча,
Воображал: засветит не украдкой
И не под спудом творчества свеча.
Но чрез года мишурные созвездья
Отвергло сердце, путь иной избрав,
И предпочло все тяготы безвестья
Во имя правды, большей всяких слов.

Мы жили в фонаре многооконном,
И, перестраиваясь каждый час,
Преобразуясь по своим законам,
Казалось, небо обнимало нас.
И думалось: что общего меж нами
И облаками, что из глубины
Являются расплывчатыми снами?
В чьем существе скользят такие сны?
Или покоя синего прозрачность
Расстелется, иль туч скалистых мощь
Сгустится, будто дум могучих мрачность.
Гром зарокочет, забряцает дождь.
А вечерами переливным блеском
Нас купол многозвездный осенит,
И Вега заскользит по занавескам,
И Млечный Путь запорошит зенит.

Уже почти созрел до половины.
Двадцатый век. Как за волной волна,
Накатывались за войной война.
Столетий в нем как бы скопились вины,
Болезней давних, загнанных под спуд,
Открылись язвы, выступив наружу.
Он словно нам твердит: «Я все разрушу.
За все взыщу. Я — беспощадный суд.
Я снял замки. Я выпустил на волю
Всю бурю зол, убийственных страстей.
Я — бездна. Я — конец былых путей.
Я спрятаться от правды не позволю.
В сердца людей стучу — не время спать.
Я каждому приподнимаю веко.
От вас зависит — отшатнуться вспять,
Сорвать с себя обличье человека,
Машиной стать, рабом машин,
Смышленым гадом, злобным насекомым…
Иль братом звезд, в их светлый круг влекомым,
Чей дух взрастет превыше всех вершин».