Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Мне ещё много надо серых журавлей
Поймать средь неба вверх подвешенных пределов
И, разрыхляя свет, по выделке небелый,
Разбережать в себе остаток светлых дней.

Мне ещё много ненаписанных стихов
Пропеть хотелось бы, хватило б только силы,
Чтобы не вышли эти песенки плаксивы,
Как то бывает с приближением годов.

Мне ещё многое придется позабыть,
И даже то, — узнать что предстоит лишь,
И к этой жизни, видимо, привыкнешь,
Лишь как придет пора отвыкнуть жить.

* * *

Завороженный творогом,
Нежным творогом зим,
Всё, что было мне дорого,
Растерял и забыл.

Всё, что было мне значимо,
Важно больше не мне,
И в чертах обозначенных
Календарь на стене.

Расколоченным омутом
Бьётся сердце забот,
И каким–то поломанным
Выдаётся восход.

И каким–то не выданным
Замуж или врагу
Возникает предвиденье
Острой боли в боку.
Не витаю в сознании,
Как в пергаментах грез,
А хромаю в старании
Урезонить невроз,

И брожу незамеченный
Средь творожности зим,
Как больной обесцвеченный,
Лишь с тобой не один.

* * *

От гениев всегда несёт загробьем,
Не столько хладом, сколько хладнокровьем,
А также неприступным веществом,
Которому не стоит за столом
Искать сравненья или же подобья
С банальностью учебного пособья.

И каждый божий протрезвелый шквал
Нас, обуяв потребностью похвал,
Ведёт к столу с уверенностью дерзкой,
Что в этот миг писать бы впору фреcку
С нас, оседлавших стул, как пьедестал.

Но то — не так совсем, не так, оставь,
Не разменять фантазию на явь,
Не различить ни калек, ни пророчий,
И гений — только узник многоточий,
В реке забвенья плещущийся вплавь.

* * *

Я взял вас в сеть, скупого мира дни,
Кроша сухарь метеоритным ливнем,
Гордясь клыком или же лучше бивнем,
Ловя на кухне шкурки ананаса,
Плода и символа моей родни,
Буржуев злостных и жильцов Парнаса.
И так не по–монашески влюбясь,
Едва ль кичась заученным наречьем,
Глотая горечь беленьких пилюль,
Плету я нескончаемую вязь
Непроходимой сети человечьей,
Ловя в нее то дни, а то часы,
И звонкие кружки, что из металла,
Которому предстало заверять
Весьма весомую надежду сделок
И грусть моих уже больных сиделок,
Не воспринявших мысль мою о том,
Что нет везенья в стае человеков,
И материальным миром подструнясь,
Не бередя в себе поток сознанья,
Я пропускаю летние купанья
И проживаю вскользь свои плоты,
Которые уходят и уходят
На самый краешек того, что мы
Зовём созвездьем сладкого покоя,
Которого нам не узнать, но мы
Его и так узнать бы не желали.
И бог с ним, лучше снова о металле,
Который больше не несёт в себе
Ни сласть владения, ни грусть потери.
И на Востоке сонные тетери
Уже узрели солнечный приход,
Пока у нас ещё почти всё пусто.
Ни торжества, ни змея, ни мангуста,
Ни колдовства по кухням второпях,
Ни расставанья с жесткостью постели,
И телом чуя приближенье сна,
Я сознаю себя во всем виновным,
И в то же время невиновным, так
Уже сложилось, каждый мы пустяк
К себе привяжем и воркуем нежно
О своезначьи и большой вине,
А между тем нет истины в вине.
По крайней мере в том, что неизбежно
Нам поставляет душный магазин.
Нас обманули, из стальных витрин
Украли всё, чем славились напитки,
А нам остались пытки, только пытки
Распространять влечение своё,
Вливать в себя отравленные зёрна
Народных благ и пошлости народной,
И незнакомых мыслей о войне,
Которая считалась неизбежной,
Какой–то окончательно небрежной
И не возникшей где–то всё равно.

* * *

Я с яблока снимаю кожуру,
Сначала океаническое ложе
Белеет, на Антартику похоже,
И континент, где скачет кенгуру.

Я по–субботни банному утру
Творю хребты под кончиком ножища,
Мне яблоко уже не просто пища,
А шар гигантский, что парит в миру.

Его ведя вокруг настольной лампы,
Меняю дни на ночи и назад.
Как жаль, что не купили виноград
Иль сливу, я б луну пристроил там бы.

Но бьют часы. Лет миллиард прошел.
Потыкал я свой мир метеоритом,
И вот уже моя Земля залита
Холодным соком, словно дождь пошел.

И там внизу на гладях белых вод
Льнут облака — то лепестки ромашки,
Те, что я днем отчалившим вчерашним
Тебе дарил, закончив свой поход.

Ну, хватит тверди мять пустой поднос,
Пора и тварям дать простор обжитый,
Опять потыкав мир метеоритом,
Росточки жизни я в него занес.

А там уж поселил и человеков
По несомненно стойким островам,
И пусть живут без страха за тот хлам,
Из коего творится жизнь эта.

Но, наигравшись, яблоко я взял
И просто съел, забыв о том, что создал,
Наверное, затем мне Бог и мозг дал,
Чтоб глупости я быстро забывал.

* * *

Животные страдают бессловесно.
Хворая, длят несчастие своё,
Как будто ждут на станции метро
Или трамвай — занять пустое место.

Животные хворают, не моля,
Не задавая лишние вопросы,
А просто ждут, как прежние матросы
Команды ждали сняться с якоря.

Сосредоточив мысли на своём,
Обмякши, с шёрсткой вялой и нелепой,
Они не ждут ни рая, ни ответа
И не дрожат, как мы, пред небытьём.

* * *

Практически привыкнув горевать
О том, что составляет окруженье
Всего, что можно обозначить словом
«Покой»; в неравной схватке за Нирваной
Себя сгноив по разным пустякам,
Я продолжаю мять свои диваны
И пропускаю то, что нам отлил
Веселый Бог из чашечек восторгов,
Безумный ветер, смелость скоростей,
Поток игристых вод и попугаев,
Знакомых птиц и северных светил,
Короче, всех, что он уже отлил
Нам из своей бутыли ожиданий.
Вот волшебство прокуренного сна —
Взять верх над тем, что будто бы сокрыто
В знакомых складках разрыхлённой кожи,
И всё, что есть, отдать тебе, о Боже,
Бери, что дал, и дай мне отдыхать,
Не возникая снова в подтасовках
Твоих невзрачно снятых авантюр,
Средь восхитительных небес, натур,
Культур и встрясок силы откровенной.
Я не возник из призрачных колен,
Описанных в твоих настольных книгах,
Я не способен в тяжестях и ликах
Распространять виденье перемен.
Даже потомством скупо семенясь,
Я растворяюсь в пытке поколений,
В их несомненном зареве, что нам
Не светит больше, чем другим светило.
Могила. Пусть. А что, и пусть могила.
Я научусь себя не вспоминать.