Николай Браун - Стихотворения

Глаза кружили петлями,
Но вещи не ответили б, —
Хоть бейся до слезы! —
Как мертвые свидетели,
Забывшие язык.

И люди в седла подняты,
И треплют повода,
И свора лаем гонит их
По свежести следа.

Всей высотой смыкала чаща
Сырых ветвей смолистый вес.
Передо мной, как бред навязчив,
Кустарник шел наперерез;
Он был подростком настоящим,
Задирой был и в драку лез.

Он привыкал к игре военной:
Отбит один — бежит другой,
Он угрожал болотным пленом,
И, как взаправдашний огонь,
Сушняк взрывался под ногой.

Я чащу знал, как знаю утварь
Свою в дому, я шел, пока
Сквозная синяя доска
Стволы раздвинула, легка,
И вдруг — лужок, и вдоль лужка
Как будто в локте перегнута
Ручья гремучая рука.

Там, коченея между трав,
К земле, как к родине, припав,
Забыв труды и стремена,
Сверкали кости скакуна.

В высоких ребрах, где когда-то
Текла, играя, быстрота,
Топтался ворон вороватый,
Лопух качался у хребта —
Как мусор сохла быстрота.

Ручей летит под бережком,
И тот же норов ходит в нем,
С луной и солнцем переменчив,
То он ворчит, как жидкий гром,
То на таком поет наречьи,
Как будто плачет серебром.

И все б ему бежать — куда?
Глядеть, как блещут города,
Ловить людей чужую речь,
Греметь, и плакать, и беречь,
Смывая версты и мосты, —
Дыханье той же быстроты.

Пускай костяк из-за куста
Кричит, что это суета,
Но есть иной игры закон,
Как сон, как жажда тянет он,
И ворон, дергая ребро,
Такой же движется игрой.

И если вдруг — удар ножа
Иль пули — все-таки бежать
Вперед и грохнуться мешком,
И тут, в последний раз, ничком,
Теряя землю из-под ног,
Еще податься на вершок!

Хитра стихия. Осторожно
Войдет, наляжет на рычаг.
Но есть на площади морозной
Сторожевая каланча.

Там изваяньем спит пожарный
В тулупе, пахнущем овцой,
И каски, медью самоварной
Вдоль стенки выстроясь попарно,
Летят начищенным лицом
Навстречу той злодейской спичке,
Что спит, уткнувшись в коробок, —
Родоначальницей тревог.

В ней реки огненные рыщут,
В ней дым запрятан до поры.
Она проснется и засвищет,
Ударит в ведра и багры, —
И всё: от коек до конюшен
Отбросит теплый недосып —
И прянут в упряжки наружу
Четвероногие жильцы.

Но мирен храп досужей спички,
И на зубах у жеребцов
Хрустит овес, и кто отыщет
В дежурстве, пахнущем овцой,
Лицо огня и запах стычки,
Которой ждет, как лед горда,
Холодный выходец — вода?

Она пока еще в запасе
Должна от ярости потеть,
И плечи скользкие вертеть,
И в крик кричать, что тошно спать ей
В такой тюремной тесноте,
Что лучше стать речонкой тощей,
Бежать и петь прохладной рощей
С листком березовым во рту…
Она, повизгивая, вскочит
И вдруг пойдет на высоту
Между стропил и переборок, —
И человек увидит вдруг,
Как двух стихий сойдется норов,
Чтоб пеплом скорчиться к утру.

За каждой песней день лежит.
Но он забыт, и не отыщешь,
Какой был день, когда в глуши
Ворчала ось, тряслись гужи,
Торчало в воздух кнутовище.

С горы съезжали. Зной накрыл
Глаза сквозной горючей шапкой,
Как банщик, выкатив пары,
И колыхал, держа в охапке,
Русло воды, махры душок,
Косовороток говорок.

Внизу играл тележный гром:
Вступали кони на паром.
Храпя, артачился передний,
Как поля выкормыш дикой,
В нем подымалось подозрение
К дорожной зыбкости такой.

Но по-домашнему проворно
Овса потерянные зерна
У ног долбили воробьи, —
И, презирая плен позорный,
Он вдруг окаменел покорно,
И вожжи виснут на слабú.

Идет паромщик бородатый,
И выпрямляются канаты —
И сразу дрогнули, пошли
Бока бревенчатой земли.

Я тоже выкормыш дикóй,
Я так же чту, как этот конь,
Устойчивость. Но, как хотите,
Когда ступни мои несет
Моста плавучий заместитель, —
Я снова тот ловец, воитель,
Жилец лесов, гонец широт,
Несущий руки для открытий, —
Кто в первый раз над зыбью вод,
Связуя дерево, идет.

Ноябрь вошел, срывая сроки —
И всё, что фронтом было вчера, —
Серые шинели, небритые щеки
Людей, расшатанных до нутра, —
Сегодня идет сплошным распутьем,
Идет назад, на города,
Ползут снаряды и орудья,
Повозок обозная орда.

Скрипит мороз, траву топыря,
Скрипит по-зимнему опять.
Их было четыре зимы, четыре
Пытки! Пятой не бывать!

Летит к чертям войны мытарство —
Приказы кайзера — на штыки!
Идут саксонцы, шагают баварцы,
Качают каски пруссаки.

Бегут от газовых навесов,
Колючих проволок, волчьих ям,
Сырых траншей.
И поет железо
Колес по мерзлым колеям.

Несут герои, трясут калеки
Железные крестики на груди.
Их руки и ноги потеряны навеки,
Где-нибудь в овраге гниют позади.
А что впереди?

Что впереди?
Протезы — уродам.
Подачек божеские куски.
Что впереди?
Военных заводов
Заброшенные станки —
На что ж вам руки, здоровяки?

Что впереди?
Иссохшие груди
Матерей. Втолкуй им, поди,
Что это — хозяйское правосудье,
Что хлеба не будет,
Работы не будет,
Не будет!
Что еще впереди?

Встают бастующие заводы,
И лозунг у них один:
«Мира! Хлеба! Свободы!»
Что еще впереди?

Кайзера имя смыто, смято.
Ему взамен встает чета
Капиталиста и демократа,
Ловкие лозунги сочетав.
Но эту хитрейшую из ловушек
Ходатаев тупика
На слове Советы взрывают
и рушат
Лазутчики «Спартака».

Решайте, саксонцы!
Баварцы, решайте!
Не в этом ли слове конец беды?
Но это же слово берет соглашатель!
Проверим, товарищи, наши ряды!

Запоем, затянем новую песню,
Новую песню на новых путях!
Старого напева не выжить, хоть тресни:
Он въелся в печенки, зудит в костях!

Нас на битву собирали,
Гнали, как стадо, со всех концов.
«Deutschland, Deutschland über alles!..» [1] «Deutschland, Deutschland über alles, über alles in der Welt!» — «Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!» (начальные слова немецкого гимна). —
Пели глотки молодцов.

Мы на славу постарались,
Мы дрались как храбрецы.
«Deutschland, Deutschland über alles!..» —
Пели даже мертвецы.