Александр Коренев - Черный алмаз

Подписавшие текст расстреляны.

Но пошел самый крупный счет.

Обращение в адрес Ленина

Время шлет.

1987.

Быть талантливым в тридцать седьмом

Было столь же опасным, безумным,

Как стоять под пулеметным огнем.

Перед выхлестом амбразурным.

Как над брустверами вскочить

Под свинцом ураганным, прицельным,

Так же, на сто процентов, смертельно.

Если незауряден и чист.

Но зловещ генетический код,

И от гадов рождаются гады.

Время снова пускает в расход

Самых пламенных, без пощады.

Годы мчатся, но тридцать седьмой

Все чадит еще, травит и судит.

Я не знаю, что будет со мной,

Но поэзии легче не будет.

февр.1989.

Забуду ли? О том лишь тебе

С войны возвратившись, рассказывал я:

Нагого, ребенка слабей,

Меня медсестра перевязывала.

В боях, в стенах госпиталей,

В плену полегло поколение,

А кто на войне уцелел,

Те кровь проливали за Ленина.

Пусть кто-то погиб и забыт,

Пусть ложь била в память кувалдой,

Как кровью на раненом бинт,

История пропитана правдой.

Как будто бы снова солдатом...

Лишь влезу на горы кудлатые —

Охватит тоскою дорожной.

Как будто бы снова

солдатом

Трясусь на площадке порожней:

Заря...

И в мазуте, чумазые,

Мы едем по миру транзитом!

А зубы —

как вспышки алмазные,

И вымазан лоб

антрацитом.

Мы едем. И екает сердце:

Просторы до самых краев,

Да горы,

да просто нe верится,

Что столько на свете коров!

На тучи,

на птицу непуганую,

На землю, что яро светла,

Гляжу я

из тамбура угольного,

Как темник батыев с седла.

Мы едем. Не мылся. Намаялся.

Плевать! Хорошо молодым!

На нас

наплывают,

как с Марса,

Огни новостроек — сквозь дым...

И жизнь,

как платформа товарная,

Вот так же идет напрямую.

— Где главный?

Я требую главного,

Бригаду его поездную!

1945.

Кто-то

средь шумного быта

Иль на балу, в гостях,

Спросит:

— Как все это было?

— Это все было не так,

«Подвиг разведчика» —

пьеса,

Повесть или кино.

Это полно интереса

И романтизма полно.

Сам увлечен я спектаклем,

Кажется долгим антракт.

Здорово!

— Было не так ли?

Нет, это было не так.

Просто все было и грубо,

Так же, как спим и едим,

Как ненавидим и любим

И как мы жить хотим.

Так же —

и просто, и сложно —

Родине сведенья дать

И по возможности дольше

Жить и не погибать,

Подвигом

незаметным,

Светом

в дремучих местах...

Нет еще песни

об этом!

Это все было не так!..

1948.

Нас в живых — осталось три процента,

Не вернулось девяносто семь.

Целиком — все поколенье это

На войне повыбито, совсем.

Нет семьи — в России горемычной,

Чтоб не потеряла на войне

Сына, брата... Нет избы обычной

Без родного фото на стене.

Пробил час, и мы на поле боя

Вышли постоять за свой народ!

Мы не виноваты, что герои.

Это виноват рожденья год.

До сих пор оплакивает павших

Журавля колодезного скрип,

До сих пор еще в России нашей

Нет семьи, где кто-то не погиб.

Нет стены без карточки сыновьей

Или фотографии отца,

А съедут — остаются на обоях

Свежие овалы, как сердца.

март 1983

На улицах рвы, ночами — взрывы,

Блокадой голода город взят.

И ангел опустился белокрылый

На парашюте, словно диверсант.

— За чем стоите, женщины?..

— За хлебом...

— Давно стоите, женщины?..

— Весь день...

Сирена, захлебываясь небом,

Звереет, и разносится везде.

Голодной очереди, как ящерице,

Сирены вопль обрубает хвост.

Хозяйки, разбегаясь, прячутся

В убежище, в подъезд, под мост.

В парадное, в нору подвала,

Неподалеку, за фасад:

Чтоб только место — не пропало,

Чтобы вернуться скорей назад.

— Так надо, женщины?

— Так надо,

Ведь дома ждут

глаза детей...

Стоят, от слабости в обморок падая

Порой, внутри очередей.

Но с местом до ночи не расстанутся!

Заплакал ангел,

распластав

крыла.

А сквозь бесплотную их субстанцию

Рвались вниз юнкерсы и мессера.

1963.

Сыновья полегли, не вернутся с полей,

Но по русским дорогам, белоснежные, легкие,

Словно руки молящихся матерей,

Ввысь возносятся колокольни далекие.

И пока живы матери тех сыновей,

Каждый мальчик погибший спасен от распада,

Сердце матери каждой для него — мавзолей.

Мавзолей для зарытого в землю солдата.

Память вахту несет, ей покоя не знать,

Ей стоять в карауле до кончины до самой.

А когда близок час матерям умирать,

Они в белых платках собираются к храмам.

Время судьбы смывает, как море следы

На пустых берегах, вместе с белыми чайками,

И когда вас не станет, наши мамы печальные,

Будут белым балетом ввысь тянуться сады.

Встанут майские яблоньки, как на пуантах,

Белый цвет — как фаты ненадетый батист,

Так же будут рассветы пламенеть и закаты

И полет колоколенок будет лучист!

И помолятся сразу всем миром единым

Дети наших сестер, сестры братьев родных

Об отцах, матерях, о семействах родимых.

И раскинут объятья храмы в небе за них!

1947.

Старый, седой, корявый, среди старух,

(Как хорошо, что знала меня не такого ты!)

Глядя кино о войне, я всхлипну вдруг

И, некрасиво давясь, выйду из комнаты.

Буду рыдать в коридоре, тоска: не измерить!

Падая, падая сердцем в бездну, без края...

Так я из «Дугласа» падал, летел, замирая.

Но там з е м л я под конец, а тут: с м е р т ь.

Сколько осталось еще? Мне не ведомо. Но

Сколько б ни жил, шебутной, одичавший, лютый,

Это не жизнь, это паденье на дно,

Это летенье одно с отказавшим врывь парашютом!

Фильм про войну (все фальшивей они и шаблонней,

Сделанные нонешним, невоевавшим,

лощеным глупцом)

Мелочью вдруг, мимолетным девичьим лицом

За сердце схватит меня, заплачу в ладони.

Кто-то, привычно кимаря перед картиной,

Буркнет, будто ребенку: «Пехота, держись!»

Нет, то не просто сентиментальность под старость,

То не душевная дряблость или усталость.

Память! Костер любови неукротимой,

О г н ь, на котором сгорела вся наша,

товарищи, жизнь!

1978.

Жарко в сауне,

Как в саванне.

Важный гость коньяки глушит.

Голоноги, как боги сами,

В простынях восседают мужи.