Василий Молодяков - Венок Брюсову. Валерий Брюсов в поэзии его современников

За пределы столетий, память, рей,
Вековой собирая мед!
Вот библейской башней (в диаметре
Непомерной) мечта встает.

От походов Киров и Дариев
Загудели поля кругом;
И гоплиты Афин ударили
На несметную рать врагов.

Рим возносит железных цезарей,
Но старинный не кончен спор,
Не над Римом ли перерезанным
Тевтобурский ликует бор.

Громоздятся замки громадами
И теснят горожан простых;
Но уже, громыхая, падают
Перед буйной чернью мосты.

Ветер дует один в упор, в лицо
От древнейших времен до нас —
Юность с миром отжившим борется
Сменой классов, сословий, каст.

Так следя в былом настоящее
(Небоскреб в душе единя
С первобытной постройкой пращура),
Я живу в этих строгих днях.

Опять в цветах знакомый челн
Готов к отплытью в край незримый,
Рояль по каплям грусть прочел
О том, что люди – пилигримы.

О том, что бродят по мирам
Они с зажженными глазами
И оставляют здесь и там
Свой след горючий и упрямый.

То звон не клавишей, а волн,
Реки подземной гул глубокий…
Ему мечта была как вол,
Пахал он каменные строки.

И он работать заставлял,
И сам затепливал он страсти.
Раскройся, круглая земля,
Прими того, кто звался мастер.

В кругу последнем ада, где Виргилий
Почил и Дант, покорный ученик,
Испуганно к учителю приник,
Блуждает дух певца, чей прах в могиле.

Шумят рабы, от их певучей гили,
Похожей не на песню, а на крик
Вчерашних схимников, сейчас расстриг,
Ушные раковины наши сгнили.

Лишь тот, кто знал могучий бег миров,
Был холодом прекрасен и суров,
Он в мраке глаз хранил огонь агата,

На дне качались тени всех времен,
На черном дне, что мудростью богато.
Он был поэт, который был умен.

Ах, город, город, город, город.
Зловещих ямбов стук.
Кто там в окно выглядывает?
Недруг или друг?

Город, город, город, город —
Мчащийся хорей.
Раз, два, три, четыре.
Eins, zwei, drei.

В городе поэзия! ха-ха-ха.
Здравствуй, чорт.
С грузом железного стиха
Плывем в последний порт.
Богов забудем.
Стальными будем.
Плывем, плывем в последний порт.

Город. Брюсов. Брюсов. Город.
Поэт Валерий, эй!
Закрутился чортов ворот.
Eins, zwei, drei.

Рим и Эллада,
И Лель и Лада, —
Ах, все не надо,
Ах, все прощай.

Брюсов. Город. Город. Брюсов.
Eins, zwei, drei.
Где нет ни минусов, ни плюсов,
Туда гони скорей
Ладью, Борей.

Но наша память,
Людская память,
Везде, где пламя.
А ты и пламя,
Ушедший брат.

Палач, себя пытать готовый,
Стихосложения кузнец,
Ваятель мысли, скульптор слова,
Схоласт, мечтатель и мудрец.

Он, всех соблазнов искусивший,
Испробовавший всех отрав,
Поочередно мудро пивший
То зелье книг, то зелье трав.

И, через все пройдя соблазны
Земных и инфернальных сил,
Он благовонья и миазмы
В своих размерах накопил.

Под мерный трепет опахала
Им, опьяненным, в чутких снах
Истома страсти познавалась
На мягких шкурах россомах.

А после сладостной истомы
Слова бессмертных мертвецов
Прилежно собирал он в томы
И видел вечности лицо.

Он в поклоненье разным верам
То вспыхивал, то вновь стихал.
Кую ему привет размером
Его державного стиха.

Мы в прах былое наше рубим,
Но ты нам дорог, и таким,
Каким тебя рисует Врубель,
Мы крепко в памяти храним.

Я шел к знаменам, к бурям, к битвам,
Был этот путь тебе не нов.
Я у тебя учился ритмам
И точной ковке строгих слов.

Сюртук. Суровость. Отзыв юным,
Идущим к берегам другим,
И песня о грядущих гуннах,
И грозному кинжалу гимн.

И муза – не мечта, не фея —
Натруженный, покорный вол…
Своим бесстрастьем страстно вея,
Ты к городу меня привел.

А там трофеями досталось:
Огни, авто, громовый груз,
И скверов ранняя усталость,
И каменщика злая грусть.

Старье бесилось, мертвых вызвав,
Легла туманная межа,
И синий сумрак символизма
Тебе вперед глядеть мешал.

А после дни – как солнце, жарки,
И Кремль увидел ты иным,
Из пулеметной ленты Парки
Сплели незримо нить войны.

От дряхлого Ассаргадона
Ты к Ленину ушел тогда
И влил в колеблемое лоно
Холодно-огненный свой дар.

Под звоны буйного рассвета
Мы встретили – рука к руке —
Тебя, мыслителя, поэта
И каменщика в сюртуке.

Идем и в прах былое рубим,
Но Брюсов с нами, и таким,
Каким тебя рисует Врубель,
Мы крепко в памяти храним.

Свисты ветряных потоков,
Рвущих черный плащ.
Тучи мороками рока
Вспучил горный хрящ.

В тьмой объятую стремнину
Маг, объятый тьмой,
Бросил белую лавину…
Шаг оборван мой.

Из-за скал, как клекот злого,
Горного орла, —
Бьет магическое слово
В сердце, как стрела.

Взвивший молнийные муки
Мертвой головы,
Мертвый маг, сложивший руки,
Вставший в выси, – вы.

Разрывая занавески,
Ветер – винт перевертной —
Кружевные арабески
Завивает надо мной.

Плещут тюлевые шторы;
Тени ползают в окне,
Как невидимые воры
В душном, обморочном сне.

Ты ль, вытягиваясь в нише,
Пылью пепельною встав, —
Под железный желоб крыши
Взвил невидимый состав?

Ты ль, скривляясь тенью злою,
Губы к уху перевлек, —
Черной, морочной полою
Перерезав потолок?

Словно вздох, зефира тише,
Словно дох небытия, —
Легколепетней, чем мыши,
Легколепетное: —
«Я!»

Сгинь, – покоя не нашедший,
Оболгавший свой позор, —
Бестолковый, сумасшедший,
Теневой гипнотизер!