М. Ножкин - Точка опоры

ШЕЛЬМЕНКО. Говорят, что кур доят, а коровы яйца несут. У него, может, и кур-то нет. А вот у нас добра-серебра — не сочтёшь до утра…

Из дома выходит ШПАК, прислушивается к разговору, подкрадывается и выхватывает у Шельменко письмо.

ШПАК. Ага! Капитанский денщик тоже морочит голову девицам?

ШЕЛЬМЕНКО. Так-то оно так, да только не совсем. Курочка наша рябенькая забежала к вам…

ШПАК. Я тебе покажу курочку! Мотря, ты зачем здесь?

ШЕЛЬМЕНКО. Так она со мной. А я с ней.

ШПАК. Не тебя спрашиваю.

МОТРЯ. Они меня уговаривали, чтоб я помогла барышне убежать с капитаном. Вот и письмо ей передавали.

ШПАК. Ну, бездельник, что теперь скажешь?

ШЕЛЬМЕНКО. Кто, я, ваш бродь?

ШПАК. Не смей называть меня «ваш бродь». Я не ровня твоему капитану! Кто он такой? Какой-то Скворцов. Может, его предки на базаре скворцами торговали! А я Шпак! Моему предку гетман лично подарил это поместье и пожаловал герб с изображением шпака с раскрытым клювом. (Показывает герб.)

ШЕЛЬМЕНКО. Вот оно что! Я сразу так и подумал, а теперь и совсем вижу, что вы — ваше высокоблагородие! (Берёт под козырек.)

ШПАК. То-то же. Говори правду, только правду и ничего, кроме правды.

ШЕЛЬМЕНКО. Слушаюсь! (Начинает ходить кругами вокруг Шпака, заговаривая его. Этот приём он повторяет во всех своих встречах со Шпаком в самый трудный момент.) Говорю правду, только правду и ничего, окромя неё, родимой. Задумал мой капитан вашу дочку украсть, а я ему говорю: «Мы что, ровня им? Они Шпак, всем шпакам Шпак, а мы кто? Рядовые капитаны?!»

ШПАК. Так ты тоже против него?

ШЕЛЬМАЕНКО. И я против.

ШПАК. А зачем к Мотре пришёл?

ШЕЛЬМЕНКО. А чтоб письмо отдать. У капитана взял, чтоб он через кого другого не передал, а Мотре принёс, потому что знаю, что она его не барышне, а вам отдаст! Таким манером я и перед капитаном оправдаюсь, и вам услужу.

МОТРЯ. Ловко выкрутился.

ШПАК. Я вижу, в тебе много ума, а честности ещё больше.

ШЕЛЬМЕНКО. Что есть, то есть. Честности не занимать, девать некуда!

ШПАК (читает письмо). Ах, мошенник, ах, прохвост!.. Что же мне теперь делать, Шельменко?

ШЕЛЬМЕНКО. Не спускать с капитана глаз.

ШПАК. Да как же я через забор следить за ним буду?

ШЕЛЬМЕНКО. А я на что? Я здесь зачем?

ШПАК. Ну, Шельменко, не ожидал! Молодец. Если доведёшь дело до конца, особую благодарность получишь!

ШЕЛЬМЕНКО. Рады стараться, ваше высокоблагородие! Только мне нужна свобода передвижений по вашей усадьбе, а также помощь вот этой недотроги.

ШПАК. Ходи где хочешь, а ты, Мотря, делай, что он скажет.

МОТРЯ. Он наговорит!

ШЕЛЬМЕНКО. Как что замечу — знак подам. Или через Мотрю, или через забор, или через… (Показывает на вышку.) А это у вас что такое?

ШПАК. Дозорная вышка. Раньше на ней пожарник сидел, караулил. Да в позапрошлом году спьяну сам себя поджёг чуть не насмерть. С тех пор никто туда не забирался.

ШЕЛЬМЕНКО. Почему не забирался?

ШПАК. Боятся. Эвон какая высота! Спьяну упадешь — шею сломаешь.

ШЕЛЬМЕНКО. А если трезвым залезть?

ШПАК. А трезвому там делать нечего.

ШЕЛЬМЕНКО. Посмотрим. Может, и найдётся какое дело. (Забирается на вышку.) Ух ты, красота какая! А видно-то, видно — всё вокруг! Пыли, правда, много. Зато даже подзорная труба есть! Настоящая! (Смотрит.) Ох и красота! Мать честная! Все усадьбы видно, всех соседей, кто в чём, кто с кем. Аж до самого Петербурга!

ШПАК (изумленно). Неужели из моей усадьбы виден Петербург?

ШЕЛЬМЕНКО. Не весь, конечно, но больше половины.

ШПАК. Вот уж не думал! А интересно, из Петербурга моя усадьба видна?

ШЕЛЬМЕНКО. Думаю, как на ладони.

ШПАК. Надо будет поехать посмотреть. В общем, Шельменко, гляди в оба!

ШЕЛЬМЕНКО. Слушаюсь!

ШПАК. Мотря, за мной.

Уходят.

ШЕЛЬМЕНКО (оглядывается, комментирует) . Вот это наблюдательный пункт! Всё видно. Вон мужики сено убирают, бабы им обед несут. Вон коровы пасутся. Вон ребятишки купаются. Надо будет искупаться. А с этой стороны что хорошего? Тоже усадьба, будь здоров! Землищи-то! И леса, и луга — всего до фига! И работников тоже хватает. А вон и хозяйка торопится. Ну и баба — гренадёр!

Выходят ТПРУНЬКЕВИЧ и ЭВЖЕНИ.

ТПРУНЬКЕВИЧ. Нет, нет и нет! От твоих лекарств, доченька, у меня уже в глазах крути!

ЭВЖЕНИ. Это лекарство новое, заморское. В Петербурге по знакомству еле достали! Пейте, маменька.

ТПРУНЬКЕВИЧ. От чего хоть оно?

ЭВЖЕНИ. От всего. Снимает как рукой.

ТПРУНЬКЕВИЧ. Что снимает?

ЭВЖЕНИ. Всё снимает. Я с утра пью и чувствую, как всё нутро ходуном ходит!

ТПРУНЬКЕВИЧ. А доктора что говорят?

ЭВЖЕНИ. Докторов я не слушаю. К ним лучше не попадаться. Так и норовят что-нибудь отрезать. А потом говорят — так и было.

ТПРУНЬКЕВИЧ. Это правда. Но пить я не буду.

ЭВЖЕНИ. Будете, маменька. Сейчас все пьют. Самая последняя мода. В Петербурге без лекарств и за стол не садятся, и спать не ложатся! Не отставайте от жизни!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Ну, раз в Петербурге… давай выпью! (Пьёт лекарство.)

ШЕАЬМЕНКО. Как говорится, чем в таз, лучше в нас!

ТПРУНЬКЕВИЧ. А-что-кто-где?..

ШЕАЬМЕНКО. Я говорю: душа, с телом расставайся, ничего не оставайся.

ТПРУНЬКЕВИЧ. Это ты, денщик! Как тебя?..

ШЕАЬМЕНКО. Шельменко, ваше высокопревосходительство!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Что ты там делаешь?

ШЕЛЬМЕНКО. Смотрю, чтоб где пожар не загорелся. Караулю вашу усадьбу. Берегу ваше народное добро!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Молодец, хвалю! Получишь за это особое вознаграждение.

ШЕЛЬМЕНКО. Рады стараться!

ЭВЖЕНИ. А где твой капитан?

ШЕЛЬМЕНКО. Планирует манёвры, сражается с воображаемым противником!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Вот что значит военный. Ни минуты отдыха. Мой покойный супруг тоже, бывало, — ни часа без войны. Раньше с турками воевал, пришёл домой — с уездными властями бился, со мной каждый день сражался, а последние годы вёл непримиримую войну со Шпаком. И мне завещал биться с соседом до последнего конца!

ШЕЛЬМЕНКО. Значит, враг за забором?

ТПРУНЬКЕВИЧ. Точно. Так что смотри в оба! Чуть что — докладывай мне. За особую плату.

ШЕЛЬМЕНКО. Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

ЭВЖЕНИ. А что, Шельменко, правда, твой капитан до сих пор любит Присиньку?

ШЕЛЬМЕНКО. Ещё как любит! Только об ней и талдычит. Весь язык об свою любовь обмолотил. Все ухи мне об ней продолбил.

ЭВЖЕНИ. Ах, как я завидую. Ах, как прекрасно!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Что ж тут прекрасного? Такой жених — и не твой. Пока не поздно, надо его прибрать к рукам!

ЭВЖЕНИ. Нет, маменька. Во-первых, у них любовь, во-вторых, Присинька моя подруга, в-третьих, это пустой номер, а в-четвёртых, я не люблю военных!

ТПРУНЬКЕВИЧ. Но почему?

ЭВЖЕНИ. Потому что от них пахнет казармой, их часто убивают, они мало получают и много командуют. Я не могу всю жизнь слушать — равняйсь, смирно, встать, лечь!..