Н. Денисов - Стезя

Степь да степь – перелески, околки,
Малой родины – лучшая весть.
А в околках и зайцы, и волки,
Да и лоси, наверное, есть.

Рад, что это пока не химеры,
Дорожат красотой земляки:
Не свели на дрова, на фанеру
Эти белые березняки.

Вновь мне по сердцу отчие дали,
Первобытные скрипы саней.
Хорошо, что сюда припоздали
Топоры «перестроечных» дней.

Нынче кто только ими не машет,
Кто не рушит в пылу кутерьмы, –
То застрельщики гласности нашей,
То, во гневе во праведном, мы.

В этой злой подозрительной нови,
В оглушительном реве «вперед!» –
Жаждет серость реванша и крови,
И кровавая жатва грядет.

Узнаю и напор, и манеры,
И стеклянный решительный взгляд,
И паскудный замок браконьера...
Почерк выверен. Щенки летят...

...Потом свернул я с большака,
Над степью плыли облака,
Как белые шаланды.
Далеко было до ЦК,
Как и до местного РК
Отдела пропаганды.
Я сел на камень. Бег минут
Жара в тугой свивала жгут,
Но это – к слову, частность.
Я думал, если нам не врут
И никуда не заберут,
Совсем поверю в гласность.
От прошлых болей и обид
Я был, как старый инвалид
На площади базарной:
В глазах тоска, в груди томит,
Ведь душу мне по шляпку вбит
Режим тоталитарный.
Я вспомнил цензора «лито»,
Как он вымарывал «не то!» –
Негодник и Иуда.
Как сытый, в кожаном пальто,
Начальник важничал: «Пошто
Работаете худо?»
Качал права поддатый «мент»,
Искореняя «элемент».
За что такая плата?
Но намекал интеллигент.
Вчерашний джинсовый студент:
«Система виновата!»
Ржавели плуг и борона,
Зато работала – без сна! –
Контора наградная.
Терпели Бам и Целина,
И вся – на донце стакана! –
Россия остальная…
Теперь в верхах – раздор, «война»,
В низах – густая тишина.
Чиновничьи препоны.
Не открестившись от вина,
С надеждой крестится страна
На древние иконы...
Вот так вблизи от большака
Сидел я. Плыли облака.
И жаворонки пели.
Что в этот час решал ЦК,
Не знал. Но местный наш РК
Держался за портфели.
Прогнали стадо. По земле
Скользнула тень – пастух в седле:
«Здорово ночевали!»
Потом огни зажглись в селе
И я, грустя, мечтал во мгле
Хотя б о сеновале...

За Урал от фашистов бежал,
Так и прибыл к нам – рвань да заплаты.
Но прознали: шинок содержал
В городишке каком-то, в Карпатах.

– Хаим Фаич, а где сыновья?
На кровавых фронтах – не иначе?
– Ах, судьба...Прозябают, как я... –
И ни слова. Трясется от плача.

Вот с молитвой в полуденный час
Он у печки сидит, подвывая.
Жалко бабам – платочки у глаз:
Что поделаешь – вера такая!

Кто лепешку несет, кто пирог.
И не верят глазам христиане:
Бьется в печке сивушный дымок,
Будто дьявол, монеты чеканя.

Долго наши захватчиков бьют.
И в селе, что ни день, похоронки.
Стон вселенский. И горькую пьют.
Пристрастились подростки и женки.

Вот уж пушки кончают пальбу,
И в Карпатах цветут эдельвейсы.
Хаим громче ругает судьбу,
Распушив благородные пейсы.

Вот он скорбно бредет по селу
В живописном немыслимом горе.
Вот, как Яхве, мерцает в углу –
Со зловещей звездою во взоре.

Осенний сквер прохладою бодрил,
И битый час, нахохлившись над книжкой,
Я что-то бодро к сессии зубрил,
А он курил, закутавшись в плащишко.

Скамья. И рядом признанный поэт!
Заговорить, набраться бы отваги,
Мол, я из той же – хоть без эполет! –
Литинститутской доблестной общаги.

Он все сидел, угрюм и нелюдим,
Круженье листьев взором провожая,
И вдруг сказал: «Оставьте... все сдадим!»
Я подтвердил кивком, не возражая.

«Вы деревенский?» – «Ясно, из села!» –
«Не первокурсник?» – «Нет, уже не гений...»
В простых тонах беседа потекла,
Обычная, без ложных откровений.

Вот пишут все: он в шарфике форсил.
Но то зимой. А было как-то летом:
«Привет, старик!» – рублевку попросил
И устремился к шумному буфету.

Теперь он многим вроде кунака,
Мол, пили с Колей знатно и богато!
А мы лишь раз с ним выпили пивка
И распрощались как-то виновато.

Потом о нем легенд насотворят
И глупых подражателей ораву.
При мне ж тогда был фотоаппарат,
И техника сработала на славу.

Он знал и сам: легенды – ерунда,
А есть стихи о родине, о доме.
Он знать-то знал – взойдет его звезда.
Но грустен взгляд на карточке в альбоме.

Спит хороший народ, спят барышники,
Спят охранники – нечего красть;
В теплом «газике» дремлют гаишники,
Точат зуб на «проезжую часть».

Исключительно, видно, для гласности –
Над райцентром цветок фонаря.
Указатели мер безопасности
Тоже фосфоресцируют зря.

Измотало полночное бдение,
Ядовитую «приму» курю.
Пост ГАИ – тот хоть при исполнении,
Я ж без толку на звезды смотрю.

Рад любой завалящей оказии.
Ни саней, ни телег, ни машин.
Ах, печаль ты – «дремотная Азия»
На дороге: Бердюжье – Ишим...

Среди простых забот о хлебе
Нам, может, даже повезло:
Теперь кружит не коршун в небе,
А серебристый НЛО.

То возле речки, на поляне,
То в горсаду, что пуст и тих,
Садятся инопланетяне
В «тарелках» импортных своих.

Они бодры, молодцеваты,
В скафандрах узкие тела.
Наверно, метят в депутаты
От радикального крыла.

Что посулят они: удачи?
Не знаю. Многого не жду.
И Русь, изверясь, пьет и плачет
У сих пришельцев на виду.

Опять – они! – статья в газете.
И все при них, как у людей.
«Как скучно...» – Гоголь бы заметил,
А Ельцин гонит лошадей.

Слух прошел: под некой крышей,
(Слух на крышу налегал!)
Мол, сидит и нас чекрыжит
Этот, как его... кагал.
Вечерок осенний дивный,
А навстречу мне юлой
Ведьма с кооперативной,
Реактивною метлой.
Развела такие бредни:
Елки-палки, лес густой...
Вырвал я метлу у ведьмы
И взлетел над крышей той.
Тут они! Своим кагалом,
В сытой дьявольской красе:
Конформисты, либералы,
Крайне швондерные все.
Кто-то сумрачный у входа,
Как ночной разбойный свист.
Пригляделся: сам Ягода –
Узурпатор и расист.
Подрулил!
(Метла – не веник!)
Слышу грозное: «Шабаш!
Наш ли этот «Современник?»
Крикнул я в трубу: «Не ваш!»
Присмирели, не воркуют,
Злобно шепчут палачу:
«Шовинисты атакуют!»
«Надоели вы! – кричу, –
Это ж вы, болтая бойко,
Провоцируя войну,
Заболтали перестройку,
Закартавили страну,
Заярлычили, заржали.
Но и мы ответ дадим:
За Отчизну, за Державу,
За Россию постоим!..»
Полетал еще немного
Попугал ночных ворон.
И без пыли, слава Богу,
Сел в родной микрорайон.
И, простив пустые бредни,
Меркантильный интерес,
Благодарность вынес ведьме
За технический прогресс.