Н. Денисов - Стезя

Баня,
баня,
баня!
Истопилась баня!
С сумками и свертками улица идет:
Трактористов пыльных шумная компания
И мальчишки-школьники – разбитной народ.
– Проходите, милые, хватит нынче пару вам,
Не забудьте веники свежего листа!
– Что же ты раздобрилась нынче так, Макаровна
При твоем характере это неспроста...
Банщица, довольная, у титана греется,
Техника нехитрая, но глаза нужны.
Хорошо до дождика вовремя отсеяться,
Захмелеть от радости солнечной весны!
Баня,
баня,
баня!
Истопилась баня!
Щелочком помоешься, волосы как шелк. –
Эй, потри мочалочкой спину, дядя Ваня,
У тебя выходит это хорошо!
Мягкая мочалка, бархатное мыло,
Ледяной водички ковшик и – готов!
Нам еще пожарче на работе было,
Помним, как сходило добрых сто потов.
Баня,
баня,
баня!
Истопилась баня!
Поздние прохожие смотрят не дыша,
Как идет веселая, празднуя заранее,
Добрая,
широкая,
русская душа.

За тесовой крепкою оградой,
Где качалась старая бадья,
Было все устроено, как надо,
Для простого сельского житья.

Там я жил, не слыша речи бранной,
И, спускаясь в погреб босиком,
Воду пил из кадки деревянной –
С голубым колодезным ледком.

Так и жил бы! Высмотрел невесту,
А когда уж годы подойдут,
Дом срубил
В простенке выбрал место,
Чтоб повесить грамоту за труд.

Как случилось?
Кто смутил нам воду?
Не со мной одним произошло:
Я ушел в бригаду рыбзавода,
А иных и дальше понесло.

Я в тайге бродил с братвой рисковой,
По ночам о доме видел сны.
Пил в мороз из кружки
Спирт тяжелый,
Невод выручал из глубины.

Благодарен все ж – друзьям вчерашним,
Благодарен тем,
Кто рядом стыл,
Кто с пешней, как с пикой,
В рукопашный
На январский лед со мной ходил.

Испытал, как бьют из пушек вьюги
И воронки прорубей дымят,
Чтобы к той околице и лугу
Я пришел, обстрелянный, назад,
Где полна бадья росой туманной,
Где от зноя и в погребе любом
Держат воду в кадке деревянной –
С голубым колодезным ледком.

Да, я запомнил их надолго –
Дороги тех далеких дней.
И тот ночлег в соломе волглой,
И храп уставших лошадей.

Вот мы идем тропой угрюмой
Без рыбы вновь – в который раз.
Скрипит, тревожа наши думы,
Под броднями некрепкий наст.

Надежны шубы меховые,
Но мы мечтаем о тепле,
Где печь в углу, дрова сухие
И соль в тряпичке на столе.

И вот он – рай! Трещит осина.
Печурка балует чайком.
Уже давно без керосина
Ослеп фонарь под потолком.

Погас огонь, закончив дело,
На нары сон свалил людей.
Идет мороз по крыше белой,
По мокрым спинам лошадей.

А к нам в охотничью сторожку,
Наверно, радуясь теплу,
Ввалился лунный диск в окошко
И покатился по столу...

Среди полей, где мир и тишина,
Где даже гром грохочет с неохотой,
Лежит моя крестьянская страна
Со всей своей нелегкою заботой.

Там ждут апреля ранние цветы,
На теплой зорьке лопаются почки.
И мать хлопочет утром у плиты
В простой домашней ситцевой сорочке.

И так светлы в заснеженную стынь
Ушедших лет сомненья и печали.
Там деревенька с именем простым –
В других краях о ней и не слыхали.

И по ночам все тот же свет в окне,
И люди в каждый светлый праздник мая,
Наверно, вспоминают обо мне,
Когда застолью песни не хватает.

Вижу, первым лучом обогрето,
Словно чей-то вдали силуэт,
Все стоит посредине рассвета
Мое детство двенадцати лет.

Все хохочет, ударив в ладоши,
Словно тайно опять и опять
Убежал я по первой пороше
Отзвеневшее эхо искать.

И стоит, будто в горле иголка,
Все, что выпало в детстве любить.
И не может никак перепелка
Эту память мою усыпить.

Этот домик горбатый
И поныне стоит?
Жил там чудаковатый
Одинокий старик.
Век был занят работой,
Он работу любил,
Все дела да заботы,
Даже сон позабыл.
Покосится крылечко,
Прохудится ли сеть,
Дед не может на печке
Полчаса усидеть.
То не чинена сбруя,
То колодец пустой.
– Дед, садись, потолкуем!
– Не могу, занятой!
Так и годы промчались,
Ах, какие притом!
Смерть пришла, постучалась.
Пропустил ее в дом.
Свечку под образами
Деловито зажег.
– Чем ты, дедушка, занят?
– Помираю, сынок...

Ночью над крышами вызвездит,
Заиндевеют дымы...
Вот и прожил я безвыездно
Двадцать четыре зимы.

Падали вьюги пушистые
На ледяной косогор.
Не покосился и выстоял
Наш деревенский забор.

Там, под еловыми лапами,
Спали снега до весны.
Белой метелью оплаканы
Чистые детские сны.

Глянь, уже вербочки спелые,
Елочка – точно свеч!?
Зайцы, вчера еще белые,
В сером дают стрекача.

На службе моей незвонкой,
У северных флотских скал,
Я тоже одной девчонке
Счастливые письма слал.

На маршах – в колоннах строгих
Врастал я в шинель бойца.
Однажды мои дороги
Сошлись у ее крыльца.

Плыл вечер в такой знакомый,
В сиреневый майский дым...
Тогда, на побывке дома,
Я встретил ее с другим.

Ну что ж?! Я прошел беспечно,
Бодрясь, не подал руки.
«Ничто на земле не вечно!» –
Дробились ее шаги.

Не вечно! Я брел осенне...
Не вечно! Не надо слов...
Я вскоре стрелял в мишени,
Как в личных своих врагов.

Промашки не дал... А ныне,
В сумятице трезвых дней,
Сдается, от той гордыни –
Ни легче ни мне, ни ей...

Уже кричал на стадо зычно
Пастух у крайнего плетня.
Я шел, шурша плащом столичным,
В кармане мелочью звеня.

В конторе фермы пахло квасом.
Не продохнуть от папирос.
И бригадир, сержант запаса,
Писал наряд па сенокос.

Уже крыльца скрипели плахи,
Где мужики встречали день,
Заправив чистые рубахи,
Как гимнастерки, под ремень.

Им, как всегда, в луга с рассветом,
Где слышен кос напев простой.
Им невдомек, что кто-то где-то
Скорбит: деревни нету той...

Трещал «пускач» неумолимо.
Я сам был грустно поражен:
Вот бригадир проводит мимо
Свой поредевший батальон.