Перец Маркиш - Куча

Ой вы ноги с башмаками без гвоздей,
я загнал вас, как ретивых лошадей!

Сколько вёрст ещё идти мне и идти,
чтобы мёртвые пороги обойти?

В этих домиках уютных — посмотри! –
нет живого ни снаружи, ни внутри.

Лишь тоска моя у сломанных ворот
дремлет, как бездомный старый кот.

На закате сквозь раскрытый створ окна,
словно жёлтый тигр, крадётся тишина…

Ой вы ноги с башмаками без гвоздей,
я загнал вас, как ретивых лошадей!..

Вставайте! Спешите на трапезу бога!
Там сладкие речи вас ждут у порога.

«Сюда, мои дети! Кто трезв — будет пьян!
Все вместе паситесь — и бык, и баран.

Земля молоком истекает и мёдом!
Здесь нива обильна, и стадо с приплодом.

И мяса тут вдоволь для вас, а зерно
не могут вместить ни амбар, ни гумно.

Напихано так, словно чей-то живот
набит до отказа и лопнет вот-вот.

Кувшины вина дорогого полны!» —
Где трапеза божья — там речь сатаны…

А белая козочка блеет в сторонке —
на шею бубенчик подвесили звонкий.

Болтается он, и звенит, и звенит.
Над церковью крест устремился в зенит.

Он в чёрное небо холодное врос.
Лехаим, Йегова!.. Лехаим, Христос!..

На шее козы колокольчик дрожит.
Кровавая Куча червями кишит…

Ночь раскрывает снова чёрный рот,
а звёзды — словно зубы золотые.
Луна в ладье серебряной плывёт —
Наверно, навестить миры иные.

Оставь постель, в которой видел сны:
твои ещё не кончены скитанья;
садись в корабль блуждающей луны,
измерь на нём просторы мирозданья…

Всё дремлет здесь. Всё тонет в забытье.
Одни лишь роют гниль вороньи рати.
Луна стоит в серебряной ладье
над Кучей, как Ковчег на Арарате.

Раскрой ворота нового жилья!
Лежит закат зарезанным бараном…
Нет, не хочу в ладью садиться я,
не стану плыть по звёздным океанам.

Спускайся вниз, луна, и вечно тут
нагая стой над царственною Кучей!
Взамен тебя вороны поплывут
в твоей ладье мохнатой чёрной тучей!..

Олени рассвета в небесных долинах
рогами пронзают тьму ночи мохнатой,
и солнце ползёт от восхода к закату,
и крылья ворон — вместо крыл журавлиных…

И словно монахи в коричневых рясах,
верблюды бредут в предрассветных туманах;
под жалобный скрежет колёс деревянных
везут мертвечины багровое мясо.

На Днепр тяжёлые тащат подводы
с отрепьями грязными, полными гноя,
а он их встречает свирепой волною
и катит на юг покрасневшие воды…

К реке для чего вам тащиться, верблюдам?
Неужто крестить на подводах везёте
кровавые части изрубленной плоти
и станут реке они лакомым блюдом?..

Пускай себя мёртвые сами омоют,
пускай на телеги кладут себя сами,
и пусть волокут их верблюды степями
и в чёрное небо беззвёздное воют…

Вставайте, купцы! Просыпайтесь, базары!
Отменные нынче везут вам товары:

И талесов рваных, и рваных бород,
и пейсов разодранных — невпроворот.

Осколки костей и пасхальной посуды…
Плетутся к базарам худые верблюды.

Погонщик их — ветер, а дождь — его кнут,
здесь смерть засевает и вороны жнут.

Как хмурая туча, глядящая вниз,
кровавый курган над рекою навис.

И тени ночные неся на рогах,
олени рассвета бегут в облаках…

Эй, солнечный шар выползающий! Эй!
Не видишь ли в небе косяк журавлей?..

О днепровские просторы,
золотые ваши зори
на приданое копите
славным девам Украины!..

Я приду сюда под вечер
отпевать моих убитых,
за моих святых молиться,
о днепровские просторы!..

Днепр — лохань для омовенья!
Ты моих несчастных братьев
волочишь по перекатам,
как рассыпанные брёвна!

Как плоты, что развалились
из-за бечевы прогнившей —
так плывут тела их ночью
прямо к морю, по теченью.

Ой вы девы Украины!
Даст в приданое вам Днепр
много грязных шкур намокших
вашим женихам на радость!

Сколько вас? В гною и ранах —
поколенья, поколенья!
Вереницы нищих, званых
на великий праздник тленья.

Каждый будет сыт, доволен
и увидит, как мелькают
в небе шпили колоколен —
мёртвый воздух рассекают!

И опять пугливым взором
новых два тысячелетья
на кресты, что над собором,
буду снизу вверх глазеть я…

Сплюнь же, сплюнь на позолоту!
Клей мезузу на литые
монастырские ворота!..
Богохульствуйте, святые!..

Свод неба к пашне тянется худой,
лоснящийся и тучный беспрестанно;
хоть напоил бы влагой из тумана —
но лишь блестит, как чайник жестяной.

Эй, небосвод, как щёк ни надувай,
ни капли влаги нет в твоей пустыне!
И аистов слепит простор твой синий…
Сухим и чёрствым будет каравай!

Ленивый ветер не уносит смрад,
и топчет засыхающие травы,
как косточки детей, пятой кровавой
багровый полыхающий закат!..

Идите, усталые, с воплем и болью,
с краюхою хлеба, посыпанной солью,
как шли поколенья две тысячи лет —
и будут вороны вам каркать вослед.
И будут считать они ваши гроши
у дома молитвы, где нет ни души.
И солнце, как прежде, в красе и гордыне
от края небес поползёт к середине,
и вновь пировать будет в мире убогом,
и шарить по грязным дворам и порогам.
А сонм привидений — он ночью пустынной
нахлынет на вас и, скребя свою спину,
завоет, глумясь и святое скверня:
«Ой, братья и сёстры, смердит от меня!..»
Разбитые стёкла, и копоть, и чад…
Остовы домов, как утёсы, торчат!
Один уцелевший — рыдай, безутешен:
кровавым туманом лик дня занавешен!
Над ним башня падали — мерзкая Куча
нависла, как тёмная, грязная туча.
И нет никого, кто омоет её, —
лишь вьётся над ней целый день вороньё.
Сюда ли доставит несчастных калек
блуждающий в море потопа ковчег?..
Дубит мою кожу ночной суховей —
прикован я, словно к скале Прометей!
Ко мне и ковчег по волнам не плывёт,
и степь не напоит — горяч её рот.
Эй, нищий, тащи своё тело в крови —
в крови своей, плакальщик вечный, живи!..

Кто сдаст мне, бездомному, угол внаём —
бродяге, тропою идущему зыбкой?
С тоской местечковой, со сломанной скрипкой,
с котомкой проклятий входящему в дом.