Владимир Маяковский - Во весь голос (сборник)

пересекаешь

в экспрессном купе,

идёшь Чухломой —

тебе

в глаза

вонзается теперь

РКП

и в скобках

маленькое «б».

Теперь

на Марсов

охотится Пулково,

перебирая

небесный ларчик.

Но миру

эта

строчная буква

в сто крат красней,

грандиозней

и ярче.

Слова

у нас

до важного самого

в привычку входят,

ветшают, как платье.

Хочу

сиять заставить заново

величественнейшее слово

«ПАРТИЯ».

Единица! —

Кому она нужна?!

Голос единицы

тоньше писка.

Кто её услышит? —

Разве жена!

И то

если не на базаре,

а близко.

Партия —

это

единый ураган,

из голосов спрессованный

тихих и тонких,

от него

лопаются

укрепления врага,

как в канонаду

от пушек

перепонки.

Плохо человеку,

когда он один.

Горе одному,

один не воин —

каждый дюжий

ему господин,

и даже слабые,

если двое.

А если

в партию

сгру́дились малые —

сдайся, враг,

замри

и ляг!

Партия —

рука миллионопалая,

сжатая

в один

громящий кулак.

Единица – вздор,

единица – ноль,

один —

даже если

очень важный —

не подымет

простое

пятивершковое бревно,

тем более

дом пятиэтажный.

Партия —

это

миллионов плечи,

друг к другу

прижатые туго.

Партией

стройки

в небо взмечем,

держа

и вздымая друг друга.

Партия —

спинной хребет рабочего класса.

Партия —

бессмертие нашего дела.

Партия – единственное,

что мне не изменит.

Сегодня приказчик,

а завтра

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$царства стираю в карте я.

Мозг класса,

дело класса,

сила класса,

слава класса —

вот что такое партия.

Партия и Ленин —

близнецы-братья

кто более

матери-истории ценен?

Мы говорим Ленин,

подразумеваем —

партия,

мы говорим

партия,

подразумеваем —

Ленин.

Ещё

горой

коронованные гла́вы,

и буржуи

чернеют

как вороны в зиме,

но уже

горение

рабочей лавы

по кратеру партии

рвётся из-под земель.

Девятое января.

Конец гапонщины.

Падаем,

царским свинцом косимы.

Бредня

о милости царской

прикончена

с бойней Мукденской,

с треском Цусимы.

Довольно!

Не верим

разговорам посторонним!

Сами

с оружием

встали пресненцы.

Казалось —

сейчас

покончим с троном,

за ним

и буржуево

кресло треснется.

Ильич уже здесь.

Он изо дня на́ день

проводит

с рабочими

пятый год.

Он рядом

на каждой стоит баррикаде,

ведёт

всего восстания ход.

Но скоро

прошла

лукавая вестийка —

«свобода».

Бантики люди надели,

царь

на балкон

выходил с манифестиком.

А после

«свободной»

медовой недели

речи,

банты

и пения плавные

пушечный рёв

покрывает басом:

по крови рабочей

пустился в плавание

царёв адмирал,

каратель Дубасов.

Плюнем в лицо

той белой слякоти,

сюсюкающей

о зверствах Чека!

Смотрите,

как здесь,

связавши за́ локти,

рабочих на́смерть

секли по щекам.

Зверела реакция.

Интеллигентчики

ушли от всего

и всё изгадили.

Заперлись дома,

достали свечки,

ладан курят —

богоискатели.

Сам заскулил

товарищ Плеханов:

– Ваша вина,

запутали, братцы!

Вот и пустили

крови лохани!

Нечего

зря

за оружье браться. —

Ленин

в этот скулёж недужный

врезал голос

бодрый и зычный:

– Нет,

за оружие

браться нужно,

только более

решительно и энергично.

Новых восстаний вижу день я.

Снова подымется

рабочий класс.

Не защита —

нападение

стать должно

лозунгом масс. —

И этот год

в кровавой пене

и эти раны

в рабочем стане

покажутся

школой

первой ступени

в грозе и буре

грядущих восстаний.

И Ленин

снова

в своём изгнании

готовит

нас

перед новой битвой,

Он учит

и сам вбирает знание,

он партию

вновь

собирает разбитую.

Смотри —

забастовки

вздымают год,

ещё —

и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.

Но вот

из лет

подымается

страшный четырнадцатый.

Так пишут —

солдат-де

раскурит трубку,

балакать пойдёт

о походах древних,

но эту

всемирнейшую мясорубку

к какой приравнять

к Полтаве,

к Плевне?!

Империализм

во всём оголении —

живот наружу,

с вставными зубами,

и море крови

ему по колени —

сжирает страны,

вздымая штыками.

Вокруг него

его подхалимы —

патриоты —

приспособились Вовы —

пишут,

руки предавшие вымыв:

– Рабочий,

дерись

до последней крови! —

Земля —

горой

железного лома,

а в ней

человечья

рвань и рваль,

Среди

всего сумасшедшего дома

трезвый

встал

один Циммервальд.

Отсюда

Ленин

с горсточкой товарищей

встал над миром

и поднял над

мысли

ярче

всякого пожарища,

голос

громче

всех канонад.

Оттуда —

миллионы

канонадою в уши,

стотысячесабельной

конницы бег,

отсюда,

против

и сабель и пушек, —

скуластый

и лысый

один человек.

– Солдаты!

Буржуи,

предав и продав,

к туркам шлют,

за Верден,

на Двину.

Довольно!

Превратим

войну народов

в гражданскую войну!

Довольно

разгромов,

смертей и ран,

у наций

нет

никакой вины.

Против

буржуазии всех стран

подымем

знамя

гражданской войны! —

Думалось:

сразу

пушка-печка

чихнёт огнём

и сдунет гнилью,

потом поди,

ищи человечка,

поди,

вспоминай его фамилию.

Глоткой орудий,

шипевших и вывших,

друг другу

страны

орут —

на колени!

Додрались,

и вот

никаких победивших —

один победил

товарищ Ленин.

Империализма прорва!

Мы

истощили

терпенье ангельское.

Ты

восставшею

Россией прорвана

от Тавриза

и до Архангельска.

Империя —

это тебе не ку́ра!

Клювастый орёл

с двухглавою властью.

А мы,

как докуренный окурок,

просто

сплюнули

их династью.

Огромный,

покрытый кровавою ржою,

народ,

голодный и голоштанный,

к Советам пойдёт

или будет

буржую

таскать,

как и встарь,

из огня каштаны?

– Народ

разорвал

оковы царьи,

Россия в буре,

Россия в грозе, —

читал

Владимир Ильич

в Швейцарии,

дрожа,

волнуясь

над кипой газет.

Но что

по газетным узнаешь клочьям?

На аэроплане

прорваться б ввысь,

туда,

на помощь

к восставшим рабочим, —

одно желанье,

единая мысль.

Поехал,

покорный партийной воле,

в немецком вагоне,