Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

Но в тех местах замолкнет клекот птичий,
и той глуши сторонится лесничий,
и в сумрак иногда там слышно эхо
лесного, дикого, неласкового смеха.

Я спрячусь от всевидящей луны,
я убегу от лунного сиянья,
ведь ей, живущей вечностью, смешны
мои убогие воспоминанья.

Из года в год — подняться и светить,
не помнить ничего и не пророчить,—
а мне сегодня нужно воскресить
другие луны и другие ночи.

В подвале отсыревшем и глухом,
куда луна еще не заходила,
я отопру заржавленным ключом
старинный ларь, в котором то, что было,

и просижу до самого утра,
не уставая от святого бденья,
перебирая слитки серебра
и неоценные каменья.

You are not you; you are an ancient dream,
an echo of a song, the old unrest
of very distant strings, the swaying gleam
as morning comes, and starlight wavers west.

You are the words of onward running brooks;
a roadway, traveled ere the shadow clears;
a prayer, recited from unopened books,
a hymn to God unknown, who never hears.

I will inter the day that had to die
and hide my grief within his royal shroud,
and over shores where sacred rivers lie
my pyramid will rise to touch the cloud.

От коричневых северных гор
протянулся покой,
пой —
сотки своей песней узор
для меня золотой.

Пусть тоска увернется, как вор,
и пригнется в пыли,
ты
будь песней моей с этих пор
до заката земли.

Есть Господь. Сердце ведает, молится:
— «Боже, дай избушку мне — у околицы.
Дай колодец ключевой у заваленки.
Дай лапти и валенки.
Дай ведрышко, ходить по грибы.
Хорошо бы еще хоть горшочек, вместо трубы.
Дай еще — красную коровку,
И землицы — посадить свою морковку.

И еще, не забудь, одолжи
Хоть полдесятинки ржи.
А главное — березку у порога.
Неужели не дашь? Разве много?»

Старуха гадалка седая
возле наших ворот проходила.
Я ее о тебе спросила,
зачем и сама не знаю.

Она число указала
и пристально так смотрела,
— огорчить, должно быть, не смела,
только долго руку держала.

Прошептала, кивая: «Смотри,
как красиво цветы распустились!
Как красиво по небу увились
розоватые краски зари!

Отчего ты горюешь? Не надо».
И потом медяшку взяла
и, согнувшись низко, ушла
за изгибы железной ограды.

Розово-коричневые клубы
западных последних облаков.
Подойди ко мне! И прямо в губы
поцелуй, без слов.

Самородки на небе без меры,
серебро, алмазы, аметист.
Я молчу. Перед лицом Венеры
не дрожит и лист.

Я молчу — и ты пока со мною,
и, как в правду, верю в глупый сон:
но вздохну — и призрак за спиною
уплывет в каньон.

Заболят глаза от гор лиловых,
хоть и знаю, что не нужно ждать,
потому что привидений новых
не найти опять.

Упал и вдребезги разбился
сосуд, зовущийся мечтой,
который в сердце серебрился
лампадой хрупкой и святой.

Остался сир и полон болью
тот угол, где она жила,
и по окрестному раздолью
печаль туманом поплыла,

и долго гулкое звенело,
катилось эхо по реке,
как будто небо сожалело
о человеческой тоске.

Дальний берег синей реки,
и на нем золотые пески,
и высоко — червонный узор
заплетенных листов сикамор.
Мне нельзя тоски облегчить,
и нельзя мне руки омочить
в той сверкающей ярко волне,
пробегающей в дальней стране.

Убеги и спрячь с собою грезу
в старом и оборванном мешке
и, приняв обиженную позу,
скорчись в отдаленном уголке.

Пусть застрянут слезы в паутине,
где лучи дневные не дошли,
— пусть любовь на золотой картине
смотрит, как печаль лежит в пыли.

Мы не одни. По нашим колеям
идут еще какие-то. Их много.
Они, пригнувшись, громко шепчут нам
о тех полях, где началась дорога.

Упрятаны одеждами теней,
они от посторонних взглядов скрыты,
и сетью только нам понятных дней
их разговоры цепко перевиты.

Я слышу ночью жуткие тона
и отклики — в сырой траве рассвета;
мне память неотъемлемо дана
о призраках оконченного лета.

И если я увижу — ты устал
и, сев в пыли, глядишь в пустые дали,
я догадаюсь: кто-то нашептал,
что где-то одуванчики завяли.

The silver pilgrims of the sky —
the clouds of sunset go,
and sw eetly starts her lullaby,
my Goddess Moon, Chang-O.

Dispel thy drowsy dreams, my friend,
as rays of twilight fade,
and with my song thy magic blend
upon thy lute of jade!

Then let me love thee, as a cloud
may love a flashing star,
as ripples on the lake, that crowd
to touch a nenuphar.

Я умру на высокой горе,
мне почудятся вещие сны
в час, как мир поплывет в серебре
уходящей со мною луны.

Я скажу — Что же мне, я готов,
отпустите меня от земли,
я пойду по ступеням богов
в край, куда мои думы ушли.

Но, уйдя от земных деревень,
растопчу свое сердце во прах,
если долго знакомую тень
не увижу в небесных садах.

Голубая птица улетела
в синие и чудные края,
канула у крайнего предела,
где вскипели заревом моря.

Эта птица — верхний блеск заката,
темнотой исполненный простор.
Эта птица — радость без возврата;
ей не вспомнить слова «Мутабор».