Андрей Белый - Москва

Быстро пронес бакенбарды в роскошный, пустой кабинет, открывающий вид на Кузнецкий.

...............

Прочесанный не пожилой господин, нагибаяся низко к Мандро, развернул свою папку бумаг; их рассматривал быстрым движеньем руки, нацепивши пенснэ.

- Что? Есть кто-нибудь?

- Да, - по личному делу.

- Просите.

Раскрылися двери; и Грибиков появился, прожелклый и хилый, осунувшись носом и правым плечом.

Он почтительно встал у дверей, его глазики жмурились в свете; ему Эдуард Эдуардович сделал рукой пригласительный жест, показавши на кресло:

- Садитесь.

И Грибиков к креслу прошел дерганогом; топтался у кресла и сразу не сел, а свалился в сиденье: как будто подрезали жилки ему:

- Ну, что скажете?

Грибиков тронул свою бородавку скоряченным пальцем: на палец смотрел:

- Я позволю заметить, что есть затрудненьице-с, - палец понюхал он, - так что согласия нет никакого.

- А больше нет комнат?

Зрачишко полез на Мандро.

- Да, живут у нас густо.

Зрачишко влупился: под веко.

С недовольством прошелся к окошку: и Мандро вертел форсированною бакенбардою; руку засунул в карман перетянутых брюк; лбом прижался к окну, посвистал, отдаваясь блестящему заоконному зрелищу: метаморфозам из светов.

Там шел кривоногий сумец; и за ним - вуалеточка черная, с мушками, с высверком глаз из-за мушек; и ветер рванул ее шелком.

Мандро - повернулся.

Он видел, что Грибиков в той же все позе, сидит, оскопивши лицо в равнодушие: жмуриком.

- Чорт с ним: не надо.

Прожескнул гла 1000 зами и вновь отвернулся; в окошке же - барышня в кофточке меха куницы.

Тут Грибиков глазиком тыкался в спину.

- Вот бы... ежели... я...: это - дело другое.

Мандро повернулся:

- Что?

- Ежели... Так уж и быть.

- Говорите раздельнее.

- Ежели б он переехал ко мне, - говорю: человечек-то ваш.

- Это - можно?

- Я думаю - можно: он, ваш человечек, - без носа: больной; и притом говорит - иностранец - не нашинский; ну, одному-то - куды ему; все же - уход; и такое все: правда, живу я в квартире о двух комнатушках; для вас же извольте: пускай переедет... Что ж, бог с ним: в цене мы сойдемся.

И глазик свой спрятал.

13.

У Митеньки мысль не влезала в слова; а душевные выражения - в органы тела; когда говорил он печальные вещи, казался Лизаше некстати смеющимся; глупым таким фалалеем, с руками - висляями; очень лицо искажала гримаса, которую медики называют - ведь вот выражение - "Гиппократовой маской".

Лизаша досадовала:

- Полчаса мы сидим, а - ни с места.

- Не выскажешь - знаете.

- Все же, - попробуйте.

- Ну, - я попробую; только, Лизаша, - уж вы не пеняйте.

Во рту что-то - щелкало, чмокало, чавкало; и - подступало под горло: хотелося плакать.

- Вы знаете: дома - семейная обстановка такая, что лучше бежать; отец добрый, вы знаете; только людей он не видит; живет в математике; думает он, что за сорок годов все осталось по-прежнему; с ним говорить невозможно; ты хочешь ему это, знаете, высказать, что у тебя на душе, он - не слушает; просто какой-то - вы знаете - он формалист.

- Ну, а мама?

- А мама - все книжки читает; историю Соловьева прочтет; и - с начала; ей - дела нет; мама - чужая.

Лизаша сидела пред ним узкоплечей укутою в красненькой, бархатной тальме, обделанной соболем; и рассыпала из вазочки горсточку матовых камушков: малых ониксов.

- Для них вы чужой?

- Совершенно чужой; говорить разучился: все дома молчу; знаю, если скажу им, что думаю, то - все равно не поверят: приходится, знаете, лгать.

- Бедный, - так-то: обманщиком ходите.

Нервно подбросила в воздух с ладони одну финтифлюшечку; и под распушенной юбочкой ножки сложила калачиком.

- Так и приходится.

Митя дерябил диван заусенцами пальцев:

- Отец-то - вы знаете: толком не спросит меня; запугал: проверяет меня, проверяет, - как, что: "Тебя спрашивали?" Или - "что получил?"... Человеческого не услышишь словечка, - вы знаете.

- Вы же?

И сыпала в ткани ониксы.

- А говорю - получаю пятки... Я...

- Вы, стало быть, врете и тут, - перебила Лизаша, подбросив одну финтифлюшку.

- А как же: попробуй сказать ему правду, - поднимутся крики; и, знаете, бог знает что.

- Не завидую вам.

- А то как же: товарищи, знаете, образованием там занимаются; этот прочел себе Бокля, а тот - Чернышевского... Мне заикнуться нельзя, чтобы книжки иметь: все сиди да долби; а чтоб книжку полезную, нужную...

- Бедный мой!

Кончик коленки просунулся из-под коротенькой юбочки.

- Нет никаких развлечений: в театры не ходят у нас; ну я все-таки, знаете, много читаю: хожу на Сенную, в читальню Островского - знаете. Не посещаю гимназии: после приходится лгать, что в гимназии был.

Митя пристальным глазом вперился в коленку: она - беспокоила.

- Что же, Митюшенька, - вы без вины виноватый.

Оправила юбочку.

- Ибсена драму прочел, - ту, которую вы говорили.

- "Строителя Сольнеса"?

- Да.

- Ах, вы, милый уродчик, - звучал ее гусельчатый голосочек, - запущенный; у, посмотрите: вся курточка - в перьях.

Лизаша нагнулась: и - слышал дыхание.

- Дайте-ка, - я вас оправлю: вот - так.

И - откинулась; и, поднося папироску к губам, затянулась, закрыв с наслаждением глазки.

- Я верно поэтому вас приютила: такой вы бездомный.

Сидела с открывшимся ротиком:

- Вы и приходите - точно собачка: привыкли.

Откинула прядку волос; и - добавила:

- Нет, у русалки моей вы бываете, - не у меня.

Прикоснулася ручка (была холодна, как ледок).

- Мы с русалкой моей говорили про вас.

Померцала глазами - на Митю.

К 1000 азалось, что там соблеснулися звезды - в Плеяды; Плеяды - вы помните? Летом поднимутся в небе; и поздно: пора уже спать.

Поднялась атмосфера мандровской квартиры; ведь вот - говорили же:

- Дом с атмосферой.

В гостиной опять зазвонили ключами; ключи приближались: звонили у самой портьеры: казалось, - просунется очень подпухшей щекою мадам Вулеву; но ключи удалялись; ключи удалились.

- Несносно.

Лизаша головку просунула в складки:

- Ушла.

Атмосфера потухла: ничто не сияло.

И слушали молча, как там ветерок разбежался по крыше: Лизаша тонула в глазах, - своих собственных; в пепельницу пепелушка упала: глазок прояснел:

- Ну и - дальше?

Зачмокало:

- Переэкзаменовка, опять-таки, - в августе этом была: ну, - я скрыл.

- Ай-ай-ай!

- Вы, Лизаша, простите, что - так говорю; мне вы, знаете, хочется высказать вам наконец, - искал слов, - то и се, а с отцом говорить: сами видите; мать же - бог с нею... Надежда, сестра, - и зафыркал: - Надежда...

Потупился: странно, что Надю, сестру, он считал недалекою; дураковато стоял перед нею; такой дурноглазый; и - силился высказать; нет: рот дрожал, губы шлепали: чмокало, чавкало.

Тщетно!

14.

Карета подъехала.

С козел мехастый лакей соскочил, поправляя одною рукою цилиндрик; другой открыл дверце.