Андрей Белый - Москва

И тотчас слетела почти к нему в руки, развивши по ветру манто, завитая блондинка (сквозная вуалечка); губки - роскошество; грудь - совершенство; рукой придержав в ветер рвущуюся, легкосвистную юбку, прохожим она показала чулочки фейль-морт, бледнорозовый край нижней юбки, вспененный каскадами кружев.

И скрылась в подъезде под желтым бордюром баранов, у бронзовой, монументальной доски, где яснело:

"Контора Мандро".

--------------

Доложили:

- Мадам Миндалянская: просит принять.

Эдуард Эдуардович стал выпроваживать; Грибиков же, зажавши картузик, пошел дерганогом, столкнувшись у двери - с мадам Миндалянской.

Вошла.

Самокрылою прядью с нее отвевалось манто; складки шелка дробились о тело; огромная шляпа подносом свевала огромные перья; прическа - куртиночка; вся толстотушка; наполнилась комната опопонаксами:

- Эва Ивановна: вы ли?

Профиль - божественность; грудь - совершенство.

...............

В проходах пассажа, - под тою же вывеской "Сидорова Сосипатра" блистала толпа: золотыми зубами, пенснэ и моноклями.

Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом - сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин цвета рома и сеть изумрудиков; словом - рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет; и - дышит.

Прелестно!

Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного цвета мехах нараспашку, - косится на блеск ее глазок; из двери - прошли: горбоносый двубакий, в пенснэ и в кашнэ с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и - дама седая, сухая, пикантная: шляпочка - током; и - лаковый сак.

Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, брадые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах, и в кофточках - справа налево и слева направо.

Шли - по-двое, по-трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками - сумочки, хвостики меха, боа; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли - на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.

И за ними за всеми - кареты, пролетки, ландо.

Дама, спрятав в огромную муфту лицо, пробежала из светом разъятого места к квадратному головаку авто, приподняв свою юбку, плеснувшую шелком дессу; а за ней пробежал господин, прижимаясь перчаткою к уху; шоффер, обвисающий шкурой, вертел колесо; головак, завонявши бензином, вскричал.

Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушкою розовой, резал поток вороной белогривым своим рысаком, пролетая туда, где кончался Кузнецкий и где забледнели ослабшие светочи: в зеленоват 1000 ое потуханье.

15.

- Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот - не лгу: да и лгать-то - кому?

Перед "богушкой" лгать?

Привскочила: мерцала глазами.

- Перед "богушкой" лгать не могу!

И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур:

- И все-таки все во мне лжется.

Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; так теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:

- Все лжется во мне - оттого, что русалочку я утопила: оттуда - сюда.

И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!) всунула в рот папироску:

- Вы этого не поймете, мой миленький!

Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:

- Оттуда - сюда.

Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:

- Ах, почем знаю я, - проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.

И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.

- Не понял: что значит оттуда?

Дымок, облетающий, - стлался волокнами:

- Тело на мне как-то лжется, - и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.

Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.

Пепелушка слетела.

- Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь - нет?

Ощутил на руке ноготочек ее:

- Оцарапаю вас.

И - придвинулся; но отодвинулась; и - заиграла русальной косою.

- Сидите спокойно, вот так.

Вдруг повисла головкою:

- Время, сплошной людоед, - поедом ест людей: неуютно!

- Откуда про это вы?

Глянула заревом глаз:

- Это мне рассказала русалочка.

Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот интегральчик; вот - модуль... Откуда!

И он потянулся рукой за бумажкой:

- Вы что?

- Да бумажка.

Увидела, выхватила:

- Мне отдайте: мое.

- Погодите: тут почерк отца.

Перехватывал; но - оцарапала.

- Ай!

- Вы не суйтесь.

- Нет, как появилась бумажка?

Лизаша слукавила:

- Сами оставили вы - в прошлый раз: из кармана упала... Ах, увалень!

Странно - опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у "богушки"? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала - неожиданно: не для себя, а для... Разве для "богушки" ей надо лгать? Разве "богушка" лжет? и - стояла над бездной.

Вперялася в бездну.

Тогда за портьерой раздался отчетливый громкий расчмок.

Митя понял, что кто-то там есть; посмотрел на Лизашу, которая, встав, померцала на Митю: сквозь Митю; тогда обернулся и вздрогнул, увидевши станистый контур Мандро: будто с сумраком вкрался своим протонченным лицом, протонченным до ужаса.

Быстро вошел, седорогий, бровастый и станистый, чуть поводя богатырским плечом, оттянувши перчатку, губу закусивши, имея от этого солоноватое выраженье, которое он постарался степлить.

Бросил взгляд на Лизашу, на Митю: сказал долгозубою челюстью:

- Здравствуйте.

Мите казалось, что брови нарочно он углил: открыл электричество: ясно сияющий камень лампады, спустившейся сверху, поблескивал.

- Вы в темноте - с Лизаветою Эдуардовной; кажется, - вы предаетесь мечтаньям? - запел фисгармониум.

Но из-за звука глядел гробовыми глазами, умеющими умертвить разговор.

- Я русалочкой вашею, нет, - недоволен, сестрица Аленушка, - быстро рукою чеснул бакенбарду; насвистывал что-то.

И - сел.

И сидение это мучительно виделось им обсиденьем каким-то: здесь кто-то кого-то обсиживал: Митя ль Лизашу? Лизаша ли Митю? А может быть, сам фон Мандро их обоих; припомнились толки, что будто бы он позволяет себе слишком много с одной гимназисточкой: и - называли подругу Лизаши.